пожалел о том, что в этот момент рядом с ним нет Эрмэчина. Уж кто-кто, а он-то по-настоящему сумел бы оценить такую удачу.

Пашка невольно посмотрел отцу вслед и вдруг заметил, что припой, на котором он охотился, медленно уносит в океан. Узкая трещина, преградившая путь упряжке, расползлась в широкий пролив. Расстояние между припоем и берегом увеличивалось с каждой минутой. Пашка растерянно заморгал и уронил в снег берданку.

— Отец! — что было сил крикнул он, опомнившись, но услыхал в ответ только жалобные голоса собак. Задрав кверху морды, они облаивали Пашку, словно прощаясь с ним. Забыв о нерпе, и о берданке, и вообще обо всем на свете, Пашка бросился к краю припоя. Зловещим холодом дохнуло на него из черной пучины.

— Мама! — крикнул Пашка еще раз и прислушался.

Ледяная пустыня была безмолвна. Пашке стало очень жарко, потом очень холодно, потом он вообще перестал ощущать что-либо.

— Ма! — снова позвал он и, уже сам не веря в то, что его могут услышать, запнулся на полуслове.

Он плыл один в огромном, пустом океане. И, хотя до берега было совсем недалеко, всего каких-нибудь пятьдесят метров, ему уже не от кого было ждать помощи.

Он забегал по краю припоя, окликнул собак, этих единственных живых существ, которые, сидя на берегу, следили за ним, и, не зная, что делать дальше, упал на лед. Вода и трещина пропали из виду, но берег сразу отодвинулся куда-то далеко в сторону. Тогда он вскочил на ноги и начал быстро раздеваться. Рукавицы, малица, улы полетели на лед в одну минуту. За ними последовали рубашка и штаны. Мороз лизнул Пашку в шею, обжег спину и грудь. Но все это было ничто по сравнению с тем, что он ощутил, когда стал ногами на лед. Словно десятки крохотных игл вонзились ему под кожу, едва он сделал первый шаг. Пашка сжался в комок и прыгнул в воду. Теперь он уже не испытывал страха. Он не думал об опасности, и страх прошел сам собой. Вся его воля, все силы были подчинены сейчас одному стремлению: переплыть трещину и вылезти на берег. Его собственная жизнь была у него в руках, и он боролся за нее, маленький человек с мужественным сердцем настоящего охотника.

Вода оказалась не такой жгучей, как ветер, но очень густой и тяжелой. Пашка еле двигался. Руки и ноги повиновались ему с трудом, а вскоре, когда он перестал их чувствовать, ему стало казаться, что его вместе с льдиной ветер относит в океан и он плывет не вперед, а назад. Ему захотелось оглянуться посмотреть, где припой. Он изловчился и мельком взглянул на эту оторванную от берега льдину, чуть не ставшую для него могилой. Припой был уже далеко. Но Пашка все-таки успел разглядеть на нем свою одежду. Тогда он поплыл быстрее.

Как он очутился на берегу, Пашка уже не помнил. Он хватался за что-то руками, но не чувствовал, за что. Упирался во что-то ногами, но тоже не чувствовал, во что. Были ли это острые камни или гладкий лед, он не ощущал ничего. И только случайно оглянувшись, заметил на снегу розовые от крови следы собственных ног. Мокрая кожа мгновенно примерзала ко льду и оставалась на ней причудливыми лоскутками.

Собаки испугались голого человека, вылезшего из воды, и рванулись с места, не дожидаясь команды. Пашка едва успел ухватиться за нарты. Несколько метров они тащили его, волоча по снегу, но потом ему кое-как удалось забраться и лечь на нарты животом. К его счастью, верх нарты был покрыт тюленьей шкурой, краями которой закрывали ноги при длительной езде. Пашка завернулся в нее весь. Холода он уже не чувствовал давно, но под шкурой легче дышалось и на нартах держаться в таком положении тоже было гораздо удобней. Собак он не подгонял, у него не хватало для этого сил. Но они и сами бежали очень быстро.

Пашка вначале попытался было разобраться, в каком направлении его везут, но вскоре потерял к этому всякий интерес. Ему стало тепло и потянуло в сон. Он закрыл глаза и сразу почувствовал себя не на нартах, а на байдаре. Байдара плыла по волнам, и его приятно качало. Перед глазами мерцали оранжевые сполохи, за кормой байдары весело плескалась волна. И сполохи, и байдара, и волны — все было теплое. Потом откуда-то прямо из-под воды вынырнула большая зеленая пальма, на ней сидел ярко-розовый попугай и смотрел на Пашку. От попугая и пальмы тоже веяло теплом. Пашка сразу же узнал длинноносую птицу, улыбнулся и погрозил ей пальцем. «А где же слон? — вспомнил он. — У него такие мягкие и теплые уши. Вот бы показать его матери. Она бы обрадовалась», — снова подумал он. Слон, покачивая головой, вышел из-за пальмы. Пашка потянулся к нему, но вдруг раздался шум и блеснул яркий солнечный свет. Байдара, сполохи, попугай, зеленая пальма и слон сразу исчезли. Пашка увидел крыльцо зимовки и свалился в снег. Собаки залаяли, дверь зимовки открылась, на порог вышла Пашкина мать, что-то закричала и бросилась к Пашке. Пашка сразу успокоился, сказал: «Мама», — и закрыл глаза. Больше он ничего не видел и не слышал. А на крыльцо зимовки следом за матерью выбежали Эрмэчин, начальник Степанов, врач Андрей Иванович и радисты. Они подхватили Пашку на руки, занесли его в дом и положили на стол. Андрей Иванович достал самую большую бутылку спирта, намочил спиртом шерстяную перчатку и стал быстро-быстро растирать Пашку этой перчаткой с головы до ног. Ему стали помогать все.

— Отойдет? — спросил кто-то из радистов, с тревогой глядя на Пашку.

— Конечно! — уверенно ответил Андрей Иванович. — Живехонек будет. Сейчас очнется.

— Ну и сорванец! — не выдержав, ухмыльнулся Степанов. — В сосульку превратился, а домой добрался.

Скупой на похвалу, полярник слишком ясно представил себе все, что случилось во время охоты, чтобы удержаться от ласкового слова.

Скоро у Пашки заломило руки, и он действительно пришел в себя. Боль разлилась по всему его телу. Пашка увидел склоненные над ним улыбающиеся лица и застонал.

— Ничего, ничего, крепись, — подбадривал его Андрей Иванович, — это тепло по тебе пошло. Ну и молодчага ты оказался!

Боль в теле становилась все нестерпимей. Особенно сильно ныли ноги. Чтобы не чувствовать их, Пашка прикусил себе губу, но по сравнению с тем, как ломило ноги, это новое, самим им придуманное мучение показалось ему чем-то вроде легкого щипка.

Перед глазами его снова поплыли разноцветные сполохи. Он все вдруг вспомнил и в первый раз за все это