Если он и знал, это его не беспокоило. Он просто стоял, уцепившись за карман моих штанов, и смотрел на сцену, где проповедовал его отец. С Библией в руке, весь в поту. Он говорил об освобождении из плена. О том, что все рождается заново. Об утрате и обретении утраченного. Иногда, если голос его отца становился слишком громким и грозным, мальчик хватал меня за руку. Я смотрел вниз и думал: «Бог должен быть добрым», потому что я держал за руку самое доброе существо, какое только знал. Все смотрели на его отца, а сам мальчик казался каким-то рассеянным. Он как будто слышал то, чего все остальные слышать не могли. Как будто он одним ухом прислушивался к этому миру, а другим слышал какой-то другой мир.

Потом мальчик вырос. И очень скоро я уже сидел за пианино, смотрел на публику под прожекторами, и к нам приходили тысячи людей. Они стояли под дождем. Набивались в шатры. Люди толпились в темноте. И все они приходили послушать одного человека: его отца. Потому что у него был такой дар, как ни у кого другого. Я помню первый вечер, когда мы собрались на этом самом месте, и он говорил о войне на Небесах. О том, как змей был повержен, словно молния. О гневе Божьем. А потом небо над шатром почернело, как ночь. Облака закрыли луну, и я не мог видеть собственную руку. И высоко с небес, словно из ниоткуда, ударила молния, которая попала в шатер. Мы с мальчиком подскочили, и он ухватился за мою ногу. Он дрожал как осиновый лист, и я тоже. Волосы на моих руках встали дыбом. Отовсюду валил дым, потому что молния, ударившая в шатер, подожгла парусину. Небеса разверзлись. Все бросились, кто куда. Но тот мальчик просто стоял у меня за спиной и смотрел на пианино. Когда люди стали разбегаться и призывать на помощь Бога, мальчик спрятался под скамьей. Тогда отец подполз к нему, потянулся и вытащил наружу. Усадил его на скамью и прошептал что-то на ухо. И вот этот мальчик, — пока мир рушился в дыму и пламени, пока люди кричали, толкались и ненавидели друг друга, — он протянул руки и пробежался по клавишам. Так, словно читал написанное. Так, словно беседовал с ними, но никто этого не слышал.

Я посмотрел вверх и увидел над мальчиком огонь — там, где ударила молния, но ему было все равно. Он разговаривал с клавишами. Люди выбегали наружу, кричали, спотыкались о стулья, давили друг друга. Повсюду царил хаос. Я подумал, что его отец прав и наступил конец света. Но только не для этого мальчика.

Я вижу это так ясно, как будто все случилось вчера. Как он смотрел на отца широко раскрытыми глазами. А его отец смотрел на него сверху вниз, улыбался и ждал. Весь мир вокруг него рушился, а он улыбался. Словно в конце времен. При Армагеддоне. Он закрыл свою книгу, достал носовой платок из заднего кармана и вытер лоб. Огонь трещал у его щеки, снизу валил дым. Тогда он спрятал платок в карман, наклонился и прошептал: «Выпусти это».

Мальчик не двинулся с места. Он прокричал через рев бури: «Откуда ты знаешь, что это там?»

Его отец не промедлил с ответом: «Я видел, что Он вложил это в тебя». Мальчик дрожал, поэтому отец еще раз сказал: «Сынок… выпусти это».

Можете верить во что хотите. Назовите меня безумцем или лжецом. Но я был там, в нескольких футах от них. Видел это собственными глазами. Не знаю, откуда это взялось, не знаю, как это случилось… я ничего не знаю. Но этот мальчик, он посмотрел на людей, потом на клавиши, и сделал то, о чем попросил его отец. Он заиграл, запел и выпустил это.

А когда он это сделал… тогда пришел гром.

Это была ночь, когда пришел гром.

Сцена той бури снова пронеслась у меня перед глазами. На долю секунды я ощутил прикосновение жалящих капель и тот землистый запах, который приходит сразу после дождя, ощутил песню на кончиках пальцев. У меня запершило в горле, поэтому пришлось откашляться в носовой платок. Кровь была более темной и смешанной с чем-то вроде молотого кофе.

Делия снабдила меня и свой «Макферсон» беспроводными микрофонами. Это позволяло свободно расхаживать по сцене. Пока я ждал своего выхода, слева от меня появился мужчина. Широкоплечий, в темном пиджаке, он занял место в заднем ряду. Его выбеленные солнцем светлые волосы отросли до плеч. В его расслабленной осанке было что-то знакомое.

Он читал книгу, и я обогнул его в нескольких футах, стараясь не смотреть, но он заметил меня и поднял голову. Его кожа была загорелой, лицо точеным, но мягким, а его глаза были пронзительно-зелеными. Я недоверчиво смотрел на него. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, но он совершенно не состарился.

Я похлопал его по плечу и отступил.

— Эй.

Он ничего не сказал, только кивнул.

— Рад тебя видеть, — сказал я. — Я соскучился по тебе.

— По тебе тоже многие соскучились. — Когда он заговорил, я вспомнил его голос.

— Я искал тебя в Нэшвилле.

— Знаю.

Я наклонился поближе. От него пахло розмарином и чем-то таким, что я не мог определить. Возможно, маслом чайного дерева.

— Почему ты вернулся?

Он закрыл книгу и встал, глядя на меня сверху вниз.

— А почему ты думаешь, что я куда-то уходил?

— Ты все время был здесь?

— Не совсем так.

Я кашлянул. Снова кровь и молотый кофе. Он тоже увидел это и приподнял бровь. Я вытер рот, сложил носовой платок и посмотрел на сцену.

— Думаешь, я выдержу?

— Нет, — сразу же ответил он.

Шум в ушах стал громче. Я посмотрел на собравшихся людей, на Делию, одиноко стоявшую на сцене, на Биг-Бига, потом на гитару.

— Я хочу закончить начатое.

— Почему?

Я не знал, что ответить.

— Когда я последний раз был здесь, то кое-что сказал. — Отражение кольца привлекло мое внимание. — Я кое-что сделал…

Он посмотрел на сцену.

— Я помню.

Я сглотнул.

— Такие вещи оставляют внутри шрамы. Я часто спотыкаюсь о них.

Мое откровение не произвело на него особого впечатления.

— И что?

— Иногда я думаю, что если бы мог вернуться и начать сначала…

— То, что сделано, нельзя изменить.

— Просто я думал…

— О чем?

— О том, что единственный известный мне способ избавиться от них, — отдать то, что я держу в себе.

— Что именно?

— Песню. — Я пожал плечами. — Мою песню.

— Не стоило бы подумать об этом двадцать лет назад?

— Да, стоило. И каждый день с тех пор, как я уехал отсюда, мне было больнее, чем раньше.

Он закрыл книгу и засунул ее за спину, между ремнем и поясом брюк. Потом он протянул руку и приставил палец к моим губам.

— Высуни язык.

— Хочешь, чтобы я это сделал?