Я собрался с силами.

— Когда я уехал отсюда, то не просто забрал отцовское имущество. Я отобрал у него себя, и это было верхом эгоизма. Именно это для него было больнее всего.

Я подошел к краю сцены, мягко проводя пальцами по струнам.

— Уже двадцать лет я стараюсь понять, как можно попросить прощения у умершего человека. Иногда я поднимаюсь на эти холмы, смотрю с высоты и спрашиваю Бога, почему Он сохраняет мне жизнь. Почему бы просто не покончить со мной? Поразить меня молнией, и делу конец. Но потом я слышу песню и понимаю, что эту музыку пишу не я. Не может быть, чтобы нечто настолько красивое могло родиться у такого испорченного человека. Такого злонамеренного. Но каким-то образом музыка рождается, а поскольку она прекрасна и я не хочу ее терять, то я записываю слова и музыку. — Я покачал головой. Слезы капали у меня с подбородка. Я вытер лицо. — Поэтому я здесь, в самом конце пути, и я спрашиваю: что делать с музыкой, звучащей во мне?

Биг-Биг стал тихо наигрывать на пианино. Хор загудел. Делия покачивалась рядом со мной. Звучание хора за моей спиной становилось все громче. Блондин и его друзья приблизились вплотную к сцене. Повернувшись, я увидел отца, стоявшего рядом со мной. Я вытащил из-под ремня записную книжку, открыл ее и передал Делии. Потом медленно поднял руки так высоко, как только мог. Так, как делал отец.

— Это песня… — Мой голос прервался. — Это песня… о том, что я надеюсь найти, когда попаду туда, куда я направляюсь сейчас. — Я сыграл первый аккорд. — Она называется «Тот, кто ушел далеко».

Я заиграл. И впервые с тех пор, как я покинул эту сцену, я запел во весь голос.

Где-то на середине первой строфы голос Делии присоединился ко мне и пролился на меня благотворным дождем.

Когда я закончил, то перешел к известной песне, и к тому времени, когда я спел «Дай сердцу воспевать Твою славу», все подпевали мне, как могли[55].

Мы исполнили все шесть строф и когда подошли к последней, то отложили инструменты и запели без сопровождения:

Когда мы замолчали, люди встали с мест и двинулись вперед. Они хлынули на сцену. Десять тысяч рук взметнулось в воздух. Это была хорошая песня. С ее помощью Делия пойдет далеко, очень далеко. Думаю, отцу бы это понравилось, и он был прав: в старинных гимнах есть что-то особенное.

Мир казался приглушенным. Удары сердца отдавались у меня в ушах, едкий вкус во рту вернулся. Я зашел слишком далеко. Я чувствовал наступающий разрыв и понимал, что никакая ледяная вода не сможет предотвратить это.

Делия смотрела на меня. Ее брови были нахмурены. Биг-Биг встал из-за пианино и шагнул ко мне. Помню, что когда кровь хлынула из моего рта, я посмотрел вверх, а потом упал назад, и все, что я мог слышать, — это миллион голосов, поющих надо мной.

Я смотрел на себя сверху. Здесь было тихо, внизу царил хаос. Я неподвижно лежал на сцене; мой взгляд потускнел. Все вокруг было залито кровью. Делия кричала, на ее гитаре остались красные потеки. Мне это было неприятно. Потом она обняла меня, и ее рубашка тоже перепачкалась в крови.

Биг-Биг со слезами склонился надо мной. Он тряс головой. Я слышал, как он громко крикнул: «Нет!» Он выглядел рассерженным и как будто обращался к кому-то. Потом я увидел, как он поднял мое тело и отнес меня с задворок сцены в сторону Водопада. Он прошел с этим безвольным телом через пастбище в темноту, прочь от огней, и зашел в реку, где вода поднялась выше его пояса. Он двинулся вверх по течению. Наконец он встал под водопадом, где вода крупным дождем обрушилась на нас обоих. Вода омывала нас. Я видел, как тяжело вздымается его грудь. Он громко стонал и кричал, обратившись лицом к небесам. Его голос казался очень далеким. Он сказал: «Я обещал тебе, что присмотрю за ним, но не сделал ничего хорошего».

Моя кожа стала голубовато-бледной, свет в глазах померк, и алая струйка перестала сочиться изо рта. Биг-Биг несколько минут держал меня под струями воды. Потом он вышел на берег и уложил безжизненное тело на сочную траву, где Делия, склонившись, обняла меня. Она прижимала меня к груди и пыталась вернуть в этот мир размеренным покачиванием.

Но она не могла ничем мне помочь.

Я ушел слишком далеко.

Позади я слышал вой сирен и видел мелькание белых и красных огней.

Справа от меня появился Блондин. Он стоял в ровной шеренге со всеми остальными, которая растянулась так далеко, насколько я мог видеть. Он переоделся. Теперь он был босым и облаченным в белое; его волосы разметались по плечам, лицо было потным. Я слышал слабое, угасающее музыкальное эхо, как будто отзвучала последняя нота. Блондин выглядел так, словно он только что завершил один танцевальный пируэт и ждал музыку, чтобы начать следующий. Немного в стороне стояла группа людей с музыкальными инструментами. Большинство из них я никогда раньше не видел. Отец держал гитару, перекинутую через плечо на ремне; как ни странно, она была десятиструнной. Рядом с ним было свободное место. Я собирался отправиться туда и занять место рядом с отцом, но Блондин поднял руку и помахал указательным пальцем:

— Еще не время.

Я смотрел на свое тело, на Делию, на Биг-Бига, на хаос и лихорадочные движения, но при этом я слышал прекраснейшее пение множества голосов вокруг Блондина. Я указал на себя:

— Но я же умер.

— Ты был мертвым. — Он помолчал, держа в руке книжку, которую он читал, когда сидел в заднем ряду слушателей. Эта была черная записная книжка, похожая на мою. Внутри он написал какие-то слова самым красивым почерком, какой мне приходилось видеть. Он засунул книжку между поясом моих брюк и спиной, а потом потянулся внутрь меня и извлек что-то непонятное. Нечто темное и болезненное. Затем он повернулся ко мне, прижал губы к моему рту и резко выдохнул. Его дыхание наполнило и согрело меня. — Теперь ты живой, — сказал он.

В это мгновение мир света, где я стоял, вдруг потемнел, и мне стало холодно, как никогда в жизни. Только губы оставались теплыми и влажными. И солеными на вкус. Это означало только одно.

Слезы Делии.

И где-то посреди этой тьмы я услышал шепот отца.

Ясное дело, что когда я открыл глаза, это вызвало бурное смятение. Санитары появились через несколько минут; они положили мне на лицо кислородную маску, вставили в руку иглу и начали задавать вопросы, на которые я не мог ответить тогда и не могу сейчас. Скажу вам то же самое, что я говорил им: я был мертвым. Я смотрел на себя сверху, у меня не было пульса и вообще каких-либо признаков жизни. Потом я сразу ощутил под собой мягкую траву, леденящий холод и соленый вкус на губах. Потом я начал понемногу согреваться, и голубой оттенок моей кожи стал бледно-розовым. Я ничего не понимал. В одну секунду я был мертв, а в следующую — вроде бы жив. У меня не было слов, чтобы описать это состояние. Я знаю лишь одно: где-то в промежутке между «здесь» и «там» порванные нити моей жизни срослись заново. Как бы это ни случилось, я не знаю, почему это произошло, и, как мне казалось, не заслуживаю этого. Я во многом сомневаюсь, но две вещи мне известны без тени сомнения: я жив, и я не принимал участия в своем возвращении к жизни.