что Эмброуз провел годы при селларианском дворе, он вырос, окруженный родительской заботой и читая книги, в которых добро всегда побеждает зло. Он даже не может себе представить, что в мире существует кто-то вроде ее матери, не говоря уже о том, что не нашлось того героя, который мог бы ее остановить.

– Именно это она и сделала, – говорит Беатрис. – О, и Жизелла сейчас в Бессемии.

Ее слова заставляют Эмброуза выпучить глаза, и он молча смотрит на Паскаля.

– К счастью, ей оказан теплый прием в темнице, откуда она не сможет никак нам навредить, – говорит он, кивая.

Беатрис фыркает.

– Мне кажется, ты недооцениваешь свою кузину, – говорит она. – Впрочем, моя мать уже скоро собирается отправить нас обратно в Селларию вместе с крошечной армией, и я сомневаюсь, что Жизелла успеет доставить нам много неприятностей, прежде чем это случится.

Паскаль взволнованно смотрит на нее.

– Ты мне этого не рассказывала! – говорит он.

Беатрис пожимает плечами, хотя ее мучает чувство вины. Не то чтобы она намеренно скрывала от него информацию. Она все время лавировала между противостоянием с матерью, ночными уроками Найджелуса и беспокойством о Дафне и в итоге просто забыла.

– Но, конечно, на самом деле мы отправимся вовсе не в Селларию, – говорит она, прежде чем сделать паузу. – Вместо этого мы поедем во Фрив.

Когда Эмброуз и Паскаль обмениваются взглядами, которые Беатрис не может прочитать, она тяжело вздыхает.

– Или у вас есть план получше?

– Это что, правда план? – спрашивает Паскаль. – Или просто единственная оставшаяся возможность?

Беатрис открывает рот и снова закрывает его.

– И то и другое, – удается ответить ей. – Мне нужно лично поговорить с Дафной…

Она замолкает. Она сама не верит тому, что собирается сказать. Она могла бы предстать перед Дафной с доказательствами вины их матери, доказательствами того, что это она стояла за смертью Софронии, и Дафна все равно приняла бы сторону императрицы.

– Судя по тому, что ты рассказывала про свою мать, – говорит Эмброуз через секунду, – сложно представить, что она не догадывается о твоих намерениях не возвращаться в Селларию. Неужели ты так не думаешь?

Беатрис хмурится. Она хочет сказать «нет», но чем больше думает об этом, тем больше сомневается. Вопреки всем доводам разума, ее мать настаивает на том, чтобы Беатрис отправилась в Селларию. А Беатрис никогда не была из тех, кто делает то, что ей говорят, и императрица знает это лучше, чем кто-либо другой. Возможно ли, что, угрожая отправить ее обратно в Селларию, она на самом деле расставляла новую ловушку? И если да, то куда мать пытается ее заманить? Во Фрив или куда-то в другое место?

– У моей матери и Жизеллы есть кое-что общее – их ни за что нельзя недооценивать, – говорит Беатрис спустя мгновение. – Я попробую найти больше информации о том, каковы ее истинные планы.

– От Виоли уже есть какие-нибудь известия? – спрашивает Паскаль, глядя на Эмброуза. Отправлять письма во дворец было бы слишком рискованно, поэтому Виоли было приказано отправить их в резиденцию Найджелуса, где остановился Эмброуз.

– Пока нет, – говорит Эмброуз.

– Дафна отправила моей матери письмо после их с Виоли встречи. По крайней мере, я почти уверена, что оно было именно о ней и о Леопольде. Так что скоро от Виоли тоже должно прийти письмо. Пришли записку, как только оно появится, – говорит Беатрис.

Эмброуз кивает. В дверях появляется девушка с подносом, на котором стоят чайник и две чашки, а также маленькая тарелочка с печеньем. Эмброуз немедленно возвращается к раскрытой на его столе книге, а Беатрис и Паскаль притворяются, что увлечены разговором о покупках, которые Беатрис успела сделать в течение дня.

Когда официантка снова уходит, Беатрис наливает Паскалю и себе по чашке чая, и прежде чем откусить печенье, лениво макает его в свою чашку. Печенье идеально – маслянистое и в меру сладкое, оно просто тает во рту. Она ловит себя на мысли, что ей нужно привести сюда Софронию, но спустя мгновения одергивает себя и откладывает печенье в сторону.

– Моя мать плетет множество интриг, – говорит она. – Кажется невозможным понять, что она собирается делать дальше и как она отреагирует на ходы, которые мы еще не сделали.

– Это как вести шахматную партию с гроссмейстером, – говорит Эмброуз.

– С пятью гроссмейстерами, сговорившимися между собой, – поправляет Беатрис, прежде чем сделать паузу. У нее в мыслях всплывает решение, о котором, к ее удивлению, она никогда раньше не думала. Она моргает, оглядывая комнату, чтобы убедиться, что они здесь точно совершенно одни.

– Что, если… – Она замолкает, не в силах поверить, что собирается произнести эти слова. Она понижает голос до шепота: – Что, если мы… что, если я убью ее?

За ее словами следует тишина, и на мгновение Беатрис беспокоится, что она привела друзей в ужас. Что, несмотря на все злодеяния ее матери, Паскаль и Эмброуз сочтут ее убийство еще более ужасным поступком. В целом она и сама решила бы так же. Что за человек обсуждает убийство собственной матери за чашкой чая? Но затем она думает о Софронии, и о матери Виоли, и о бесчисленных людях, которым ее мать причинила боль, чтобы удержать свою власть. Она думает об угрозе, которую та представляет для Паскаля, Эмброуза, Дафны и, в конце концов, для самой Беатрис.

Она не настолько наивна, чтобы верить, что убийство императрицы решит все ее проблемы, только вот едва ли у нее есть шанс заняться другими из них, пока ее мать продолжает дышать.

– А ты… думаешь, у тебя получится? – спрашивает Эмброуз. – Я хочу сказать… трудно представить, что этого еще никто не пробовал.

Он прав. Как минимум три покушения на убийство императрицы случились еще тогда, когда Беатрис была ребенком. Яд, из-за которого ее мать неделю тяжело болела; наемник, обнаруженный в королевском крыле дворца с кинжалом за пазухой; пуля, разбившая окно их кареты, когда они возвращались из летнего дворца. Еще она прекрасно помнит, что следовало за каждой из этих попыток. Мать брала их с сестрами с собой, чтобы они могли стать свидетелями казни тех убийц. Тогда Беатрис впервые увидела смерть. Теперь она задается вопросом, не было ли это просто еще одним уроком от матери – предупреждением о том, что произойдет, если кто-нибудь из них задумается о том, о чем сейчас думает Беатрис.

Она не питает иллюзий насчет того, что в случае неудачи мать проявит к ней милосердие. Ее жизнь будет кончена. Но, с другой стороны, разве сейчас ее жизнь не под угрозой? Во