– Ты где пропадал, дрянной мальчишка? Совсем нас позабыл?

– Джимми, познакомься, это Джейми!

– Ух ты, какая красотка! Так вот на кого ты меня променял!

– Джимми – танцор с туристического лайнера. Если хорошенько попросишь, он покажет, как садятся на шпагат, – улыбается Скотт.

Клуб небольшой, полутемный. Мускулистые молодые люди сверкают голыми торсами: свернутые майки торчат у них из задних карманов, словно тряпки для мытья окон. Я прохожу мимо них к бару, заказываю коктейль у красавца-бармена с проколотыми сосками, и уже половину выпиваю, как вдруг до меня доходит, что в клубе нет женщин. Совсем. Я единственная.

Не понимаю, как мне раньше не пришло в голову, что Скотт голубой! Не так уж трудно было догадаться. Крашеные волосы и все такое… Да я уже и привыкла, что добрая половина мужчин, которые мне нравятся, рано или поздно оказываются геями. Должно быть, меня сбили со следа его докторские замашки. Так или иначе, я не разочарована – напротив, рада, что не успела преисполниться надеждами и испортить нашу зарождающуюся дружбу.

Джимми вытаскивает нас на танцплощадку… и следующие два часа проходят в вихре бешеной пляски. Устоять невозможно. Жаль, что здесь нет Колина, – вот кто обожает хорошие дискотеки! Наконец, энергия танца высасывает из нас все силы: мы с Джимми падаем на свободные стулья, а Скотт, шатаясь, исчезает в буфете.

– Небось заанализировал тебя до смерти? – спрашивает Джимми, кивая в сторону уходящего друга.

– Ага! Не могу больше! – смеюсь я.

– В теории-то все это хорошо… – раздумчиво говорит Джимми. – Проблема в другом. Кто виноват и что делать, большинство людей понимает и без психоаналитика. Вопрос лишь в том, как это сделать. Как воплотить, так сказать, теорию в жизнь…

Возвращается Скотт: в каждой руке – по бутылке воды. Мы опрокидываем их одним духом и счастливо улыбаемся, утолив жажду. Затем Джимми объявляет, что потанцует еще.

– Ни за что! – визжу я, когда он пытается и меня поднять на ноги.

Мы со Скоттом остаемся на своих местах и любуемся танцующими, подпевая в лад певцу: «Я тот, кто я есть».

– Когда ты узнал, что «ты – тот, кто ты есть»? – спрашиваю я.

Скотт задумывается:

– Знаешь… знал, наверно, с детства. Однако еще в колледже у меня были подружки. Только недавно я смирился и принял себя таким, как есть.

– Недавно – это когда?

– Я – открытый гей с тех пор, как живу в Вегасе.

– Твои родители, наверно, разозлились… или как?

– Или как. Это долгая история.

– Дорогой, мне спешить некуда! – улыбаюсь я.

– Теперь ты поработаешь психоаналитиком?

– Конечно. Сначала ты меня выслушал, теперь я тебя. Все по справедливости.

Грохот музыки и безудержное веселье ночного клуба мало подходит для полночных откровений. Мы перемещаемся в «Париж» (отель, естественно!), и там, в кафе, вертя в руках ломтик торта, Скотт признается:

– Родители так и не знают, что я гей.

На мое «почему?» он объясняет своим спокойным, мягким, «докторским» голосом, что восемь лет назад его отец ушел из семьи. К мужчине.

– Он все объяснил, но мать умоляла его остаться. Она не могла ни понять, ни принять этого. И не приняла до сих пор. С каждым годом она все сильнее замыкается в своей горечи и обиде. Знаешь, это страшно. Я уж и не помню, когда она в последний раз смеялась. Порвала со всеми знакомыми – говорит, что ей стыдно смотреть людям в глаза. Почти не выходит на улицу. Не выносит никаких упоминаний о гомосексуальности. Она очень любила ток-шоу Эллен Де Женерес, но, когда Эллен «открылась», мама бросила смотреть ее передачу. Как отрезала.

– Но с отцом-то ты можешь поговорить?

– Я не знаю, где он. Мама потребовала, чтобы он убрался из нашей жизни. Боялась, что он на меня дурно повлияет. С тех мы ничего о нем не слышали.

– Боже мой!

– Знаю. Что мне оставалось делать? В конце концов я уехал – не мог больше врать матери о том, чем я занимаюсь и с кем. Она вечно расспрашивает меня о девушках, и в голосе у нее – отчаянная надежда. С тех пор, как уехал, я с ней почти не разговариваю. Что толку? Все равно не могу сказать то единственное, что ее обрадует.

– То есть…

– Что женюсь.

– Может быть, лучше все-таки сказать правду? Сначала ей будет очень тяжело, но постепенно… Ты же ее сын, тебя она не вычеркнет из жизни. И потом, ты психолог и знаешь, как сообщать дурные новости.

Скотт качает головой.

– Не: могу рисковать. Понимаешь, я ведь поздний ребенок Ей уже под семьдесят, и здоровье не ахти. Жизнь ее никогда не баловала, и теперь она говорит, что живет только ради меня.

– А ты, значит, единственный ребенок?

– Ну да. – Он слабо улыбается. – Кстати, по китайскому гороскопу она Бык – упрямая и консервативная, как все Быки.

– Я знаю, что тебе делать! – говорю я вдруг.

– Что?

– Жениться на мне!

Скотт улыбается.

– Я написала маме, что выхожу за парня по имени Скотт – и тут же появляешься ты. Что это, если не знак судьбы?

Скотт подцепляет вилкой крем, сползающий с моего эклера.

– Представляешь, какой мы закатим свадебный пир! – улыбается он.

– Я опережу Надин и выполню давнее обещание, данное Иззи!

– Ого, Эта идея, высказанная в шутку, начинает всерьез мне нравиться.

– Пожалуй, в психологическом плане это будет для тебя полезно. Ты преодолеешь иррациональную зацикленность на замужестве и сможешь спокойно жить дальше.

– Моя мама тебя сразу полюбит!

– А, моя – тебя. Представляю себе ее лицо… – Улыбка его пропадает. – Так и вижу, как она стоит в церкви, сияя от счастья, утирает глаза кружевным платочком… Боже мой! Она будет не просто счастлива – она вернется к жизни!

Он обрывает себя на полуслове и долго молчит. Затем спрашивает:

– Джейми, ты серьезно?

– Почти, – отвечаю я. – А ты?

Сегодня за обедом перемывали косточки Сэму. Оказывается, он приставал и к Никки, однако она сумела вежливо, но твердо его отшить.

– Сексуальный маньяк какой-то, – замечаю я, покачав головой.

– Мне кажется, ему просто одиноко.

– Он тебя не раздражает?

– У меня пять младших братьев, – пожимает плечами Никки: – Меня нелегко вывести из себя.

Вернувшись в магазин, Никки запихивает в рот новую порцию жвачки; извлекает из-под прилавка колоду сувенирных карт и начинает обучать меня карточным фокусам. Мы обе трудимся не покладая рук, как вдруг…