– Да так, – продолжая пожимать руку добродушному деду, пожал плечами я, – Могло быть и хуже, если честно. По крайней мере, уже лучше.

– Как так? Приболел?

– Да всякое было. Расскажу как-нибудь. Может даже поверите.

Я улыбнулся, и Егор Семенович воспринял это, как приглашение к очередной задушевной беседе на ближайшие пару часов. Испугавшись такого поворота событий, я извинился и соврал, что очень спешу домой. Тут же стало стыдно, но для разговоров совершенно не было настроения. Да и о чем я сейчас мог говорить с хорошим человеком? Сосед понимающе закивал и пожелал доброго здоровья. Я ответил тем же, и уже хотел было продолжить подъем, как услышал щелчок замка.

Этот звук был до того знакомым, что я узнал бы его из тысячи других щелчков! Щелкал замок моей квартиры. Распахнулась дверь. На пороге, с повязанным черным платком на голове, стояла моя жена. Она смотрела на меня и плакала, сложив лодочкой ладони, прислоненные к лицу. Слезы текли нескончаемым потоком, придавая блеск ее изумрудным глазам. Дверь приоткрылась сильнее и из-за Машиной спины показалась кудрявая маленькая головка, с все больше и больше округляющимися глазенками. Юлька не выдержала первой:

– Папа!!! – пронзительно воскликнула дочка, оттолкнула Машу, протискиваясь между ней и приоткрытой дверью, и босыми ножками быстро зашлепала по каменной лестнице. Разбежавшись, подпрыгнула и повисла у меня на шее. Я обхватил дочь и очень крепко, но очень бережно прижал к себе. Маша, сбросила на пол черный платок и подошла, обнимая нас обоих. Вокруг нас прыгал обезумевший от радости Филька. Из-за спины послышался удивленный голос Егора Семеновича:

– О, как за папкой-то соскучились! Ох, и Юлька! Ох, и папина доча! Ну, будьте здоровы, пойду я… – он восхищенно хмыкнул на прощание и зашаркал вниз по лестнице.

Что-то снова пошло не так. Я так и не смог вернуться туда, откуда начал свой странный, и в то же время страшный, путь. Но, Боже мой, как же я был этому рад! Смутно помню первые минуты встречи. Мы долго еще стояли, обнявшись на лестничной площадке. Маша все плакала и молчала, Юлька прыгала рядом и фонтанировала какими-то забавными песенками и стишками. А потом мы вместе пошли домой. И сидели на кухне до самого рассвета. И говорили, говорили, говорили.

Я так устал скрывать все, что накопилось внутри. Мне так нужно было выговориться! И я все ей рассказал. И о том ноябре, и об омуте, и обо всем, через что пришлось пройти. Маша слушала, не сводя с меня огромных глаз и только молча плакала. Я был уверен, что она не верит ни единому моему слову. Не знаю… Возможно воспринимает мои россказни, как фантазию или галлюцинацию. Но только не верит!

Когда я закончил, жена встала с табурета, подошла и прижала мою голову к своей груди.

– Первого ноября мне позвонил наш участковый, – сказала она тихо, – Он сказал, что тебя сбила машина. Сказал, что ты погиб. А через два дня мы тебя похоронили. Юльке мы с мамой сказали, что ты уехал.

Я почувствовал, как по спине, вдоль позвоночника, стекает капелька пота.

– Мне каждый вечер казалось, что я слышу твой голос за дверью. Я выходила на лестницу, и даже иногда слышала шаги. Как будто ты спускаешься вниз. Думала, что схожу с ума. Но однажды выглянула в окно и увидела тебя. Ты вышел из подъезда и, как-то прихрамывая, пошел в сторону метро. Тогда я убедилась окончательно, что сумасшедшая.

– Когда ты видела или слышала меня в последний раз?

– Где-то, месяц назад, наверное. В середине января. Это было воскресенье.

– Девятнадцатого?

– Наверное. Точно не вспомню. Надо в календаре посмотреть.

– А ты уверена, что после того больше не слышала голоса?

– Да. Больше не слышала.

– Старик говорил, что миры не терпят двух одинаковых людей одновременно. Я попал сюда девятнадцатого. Тогда же исчез и голос. Ты слышала по вечерам того, кто убил меня здесь в ноябре. Он же убил и вас с Юлькой в моем мире. Этот человек приходил к тебе специально. Чтобы свести с ума, довести до… До веревки. Больше его здесь нет. И никогда не будет.

Я обнял ее и поцеловал. Больше мы никогда к этому разговору не возвращались.

Маша взяла неделю отпуска, и следующим же утром мы с ней поехали к маме. Мы очень переживали, что ее больное сердце просто может не выдержать очередного потрясения. Поэтому Маше пришлось долго говорить с ней, подготавливая к радостной новости, пока я сидел у подъезда на лавочке. Когда все было готово, жена должна была позвонить мне и пригласить подняться, но вместо этого мама сама выбежала из подъезда и почти бегом бросилась меня обнимать. Более счастливой я ее никогда не видел.

Кум Леха, когда увидел меня живым и здоровым, обниматься не бросился. Он встал на одном месте, как вкопанный, упер руки в бока, а потом улыбнулся и заплакал. Так и стоял, пока я сам к нему не подошел и не обнял. Он обозвал меня сраным мудаком, сильно хлопнул ладонью по спине и разрыдался окончательно. Такие вот мужские сопли получились. Пивом в тот вечер угощал он.

Дальше было много хлопот. Самым сложным оказалось – восстановить документы. Мы долго доказывали властям, что на самом деле в ноябре восьмого года погиб вовсе не я, а совершенно другой человек, очень сильно на меня похожий. Приводили свидетелей, подтверждавших, что я и есть я. С горем пополам все-таки добились восстановления документов, и я стал полноправным Семеновым Николаем Евгеньевичем.

В марте мы с Машей открыли небольшой продуктовый магазинчик, который впоследствии вырос до солидного гастронома. Дела идут неплохо. Маша даже подумывает уволиться с работы и приобщиться к семейному бизнесу. Но пока это только размышления.

Мы, наконец, купили машину. Я получил права и теперь просто не понимаю, как мы раньше обходились без колес. Особенно счастлив Фил. Наш барбос так любит ездить, что забраться в салон раньше, чем это сделает он, просто не возможно. Мы открываем ветровое стекло и его довольная, рыжая морда всю дорогу торчит наружу.

Юлька, по-прежнему, ходит в детский сад. Я читаю ей сказки на ночь и не устаю повторять, как люблю ее. Она считает меня лучшим папой в мире, жалуется на колючки на моих щеках, но все равно целует. А еще она заметила, что мне нравится, когда она щекочет мой нос рыжими кудряшками, и теперь делает это специально. Даже когда я после трудного дня засыпаю перед телевизором.

Мы всей семьей ездим в гости к Гене. Можно даже сказать, что его семья стала для нас родной. Юлька подружилась с его детьми и часто просится остаться с ними у Гены на лето. Мы с женой категорически ей отказываем. Каждый раз, когда она устраивает такие спектакли, я смотрю в сторону поля, за которым темнеет посадка, и слышу отвратительный шепот. Он зовет, приглашает, настаивает. Я представляю, как Юлька идет по полю, подходит к краю балки и смотрит вниз. В эти моменты я готов кричать от ужаса, и тогда уже никакие доводы не способны убедить меня оставить дочь без присмотра даже на день.