В мае две тысячи десятого я сел в машину и поехал на проспект Академика Павлова. Там, на большом, оживленном перекрестке, за бетонным забором, меж старых зеленеющих деревьев стоят корпуса городской психиатрической больницы. Я въехал на парковку и заглушил двигатель.

Корпус экспериментальной психиатрии должен был находиться в дальнем конце комплекса. С парковки, за плотно растущими деревьями и хозяйственными постройками, его видно не было. Я медленно побрел по протоптанной тропинке, по пути, зачем-то, рассматривая давно нестриженые газоны, а когда пришел туда, куда хотел, то понял, что здесь нет даже намека на новую постройку.

На том месте, где должно было находиться красивое, холеное здание, стоял покосившийся от времени и упадка сарай. На его двери висел огромный, ржавый замок, а шифер на крыше местами раскрошился и покрылся густым мхом.

Я немного потоптался на месте, обошел сарай и оказался на лужайке, на которой меня выгуливали, будто старика в доме престарелых. Никаких скамеек, а тем более, стриженого газона и асфальтированных дорожек, здесь, конечно же, не было. Упадок и запустение. Я смотрел на это все и впервые в жизни радовался разрухе.

Усмехнувшись собственным мыслям, побрел обратно. За деревьями виднелись высокие стены корпуса судебной психиатрии. Я быстро отвел взгляд и тяжело вздохнул. Корпус был таким же, каким я его видел девять месяцев назад.

Проходя мимо одного из корпусов, увидел, как у его входа паркуется ярко-красная «Мазда». Водительская дверь открылась, и из машины вышла знакомая фигура. Деловой костюм идеально сидел на красивых формах ухоженной женщины. Тонкие каблуки громко цокали по асфальту. Я остановился и, не мигая, смотрел на нее.

Аглая тоже меня заметила и вопросительно вскинула брови. На лице засияла вызывающая панику улыбка.

– Простите, – сказала она, – Вы меня ждете?

– Нет, – сказал я, не отвечая на ее радушие, – Просто мимо шел. Но раз уж мы с вами встретились, то хотел бы кое о чем спросить.

Она удивленно хмыкнула, стала, вдруг, серьезной и проявила внимание, склонив голову набок.

– Вы ведь Аглая Рудольфовна, верно?

– Да. Мы знакомы?

– Нет. Лично не знакомы. Но я много знаю о вас.

– Интересно. И о чем же вы хотели спросить?

– Ваша работа… Я имею ввиду научную работу. Какова ее тема?

Она смутилась, нахмурилась и уставилась на меня непонимающим взглядом.

– Простите, вы пишете диссертацию?

– Вы меня явно с кем-то путаете, – улыбка снова появилась на ее лице, но на этот раз растерянная. На миг мне показалось, что она даже немного меня боится.

– Это значит – нет?

– Нет, конечно! С чего вы вообще взяли, что я занимаюсь наукой?

– Но вы же медик? Психиатр?

Она засмеялась.

– Нет! Если бы не мое редкое имя, которое вам откуда-то известно, я бы решила, что вы ошиблись. Может, объясните что происходит?

– Не занимайтесь психиатрией, Аглая. Не ваше это.

Она скривилась, явно подозревая, что встретилась с пациентом больницы, нажала на кнопку сигнализации, зачем-то извинилась и подиумной, неспешной походкой пошла ко входу в корпус. У самого крыльца каблук попал на неровность в асфальте, нога подвернулась, но Регеций успела ухватиться за перила и удержать равновесие.

– Черт… – ругнулась она и обернулась ко мне, – Я не медик и не ученый. У меня муж здесь работает. Если будете за мной следить, я попрошу, чтобы он с вами поговорил.

Я усмехнулся, махнул на прощание рукой и пошел к выходу, по пути размышляя, как же сильно меняет людей одна единственная составляющая.

На парковку въехал небольшой автозак. Из кабины выбрались конвойные. Когда один из них открыл дверцу будки, а из нее вышел крупный мужчина с коротко стрижеными волосами, я его не узнал. На руках были надеты наручники, но он всем своим видом демонстрировал непоколебимое достоинство.

Леха!

Я чуть не подпрыгнул от волнения. Это же Леха! Тот самый! Сосед!

Тем временем конвоиры указали ему в сторону корпуса судебной психиатрии и все трое двинулись туда.

– Леха! – выкрикнул я, не сдержавшись.

Тот замер, медленно обернулся через плечо и посмотрел на меня. Его нахмуренный лоб выдавал непонимание.

– Ты молодец! Слышишь? Ты – молодец! – я, от чего-то, испытал настоящую радость. Ни наручники на руках этого человека, ни его хмурое выражение лица не могли испортить этого чувства. Я увидел Леху! И он живой!

– Пошел ты, мудило, – сказал он, отвернулся и пошел дальше.

А я стоял возле своей машины и почему-то смеялся, хотя хотелось плакать.