Дункан постучал в дверь согнутыми пальцами.

— Будь я королевой, никогда бы так не поступала. Когда я была девочкой, кухарка изумительно готовила тушеную оленину. Она брала картофель и…

Дверь распахнулась, и запах тушеной оленины вырвался во дворик.

— О! — произнесла миссис Диллингем, взволнованно поправляя волосы. Неожиданно она опомнилась и присела в немного неуклюжем реверансе.

— Как поживаете, миледи?

— Очень хорошо, — ответила Фиона, помогая ей встать. — Прошу прощения, миссис…

— Диллингем, ваша милость. Миссис Диллингем к вашим услугам.

Фиона заглянула ей за плечо внутрь домика.

— Здесь восхитительно пахнет, миссис Диллингем.

— О, это у меня разогревается немного тушеного мяса, — сказала она и отступила, пропуская в комнату Фиону. — Входите, входите! Мой домик очень скромный, но, думаю, довольно уютный.

Фиона нерешительно посмотрела на Дункана.

— Ваш ночлег, — сказал он. — Утром я зайду за вами.

— Мой ночлег? — сказала она, когда Дункан положил на ступеньки крыльца ее дорожную сумку. — А как же вы?

Он приподнял шляпу, прощаясь с миссис Диллингем, повернулся и, пройдя дворик, вышел через маленькие ворота. Тут он остановился, запер их и оглянулся: миссис Диллингем крепко держала Фиону за локоть, но она смотрела на Дункана. Смотрела, очевидно, с некоторым беспокойством за него. Ему это было странно видеть, никто не беспокоился о нем. Совсем наоборот.

Дункан поднимался по холму, сдерживая желание оглянуться. Ему надо было еще напоить и устроить на отдых лошадей, и найти то место в конюшне, где он будет спать, заплатив за него немалые деньги. Он был вполне согласен с Фионой: запах тушеного мяса был божественным. Этот запах делал его холодные лепешки не слишком привлекательными, но завтра вечером, Бог даст, они доедут до Блэквуда, и тогда он устроит пир.

Дункан распряг лошадей, насыпал им мешок овса и затем улегся на соломе рядом с маленьким костром, разведенным другим кучером. В теплом пальто и с парой меховых пледов, взятых из повозки, ему было тепло. Дункан растянулся на длинной импровизированной постели, подложив под голову седельную сумку, жевал холодные лепешки и думал о прекрасных золотистых глазах.

Прошло много времени с тех пор, как он видел женские глаза, в которых блестели бы искорки счастья. После пожара его отношения с женщинами ограничивались трактирами, подобными здешнему, и женщинами, которых он не знал и никогда не узнал бы, ибо общался с ними в темноте, чтобы они не видели следов ожогов и безобразного шрама на левых плече и руке.

А ведь было время, когда женщины, подобные Фионе Хейнс, так и вились вокруг него, а их родители жаждали заполучить его в мужья своим дочерям. Когда-то он слыл самым завидным женихом во всей Шотландии, тщеславным, гордым и высокомерным. Дункан мог бы выбрать любую из них, но ему больше нравилось познавать их достоинства, не будучи связанным браком.

А затем, три года назад, накануне его двадцать седьмого дня рождения, в Блэквуде начался пожар. Дункан редко думал об этой ужасающей ночи. Воспоминания о ней вызывали непереносимую боль, он так много потерял в своей жизни. Тогда с ним в Блэквуде находились его постоянные близкие друзья: Девон Макколи, Брайан Грант и Ричард Макафи. С ними была пара женщин из деревни и еще два его кузена. Его мать была в Париже, где подолгу жила, а кузены рано ушли спать в другое крыло дома. Им надоели выходки четырех пьяных мужчин и двух распутных женщин.

Да, четверо из них были известны как любители выпить, да и женщины быстро опьянели той ночью, прикладываясь к казавшейся бездонной бочке шотландского виски.

К счастью или несчастью, Дункан так и не добрался до своих апартаментов в восточном крыле. Этим он был обязан количеству выпитого виски. Он укрылся на диване в кабинете, чуть дальше по коридору от комнаты, где играли в игры для взрослых. Он проснулся лишь благодаря ужасному грохоту и запаху дыма. Спустя минуту он пришел в себя и бросился в коридор, где ему преградила дорогу стена дыма. Из гостиной, где он оставил молодых людей, доносились крики.

Брайан и одна из девиц, пошатываясь и кашляя, выбежали из комнаты. Дункан бросился к ним на помощь, но Брайан махнул рукой, показывая, чтобы он спасался сам, а все, кто мог, уже вышли.

Но когда слуги пробежали мимо них к месту пожара и гости собрались на лужайке перед домом, Дункан увидел, что не хватает Девона. Брайан и Ричард не знали, где он. Дункан почувствовал приступ тошнотворного ужаса, какого не испытывал никогда в жизни, и кинулся обратно, в охваченное пламенем крыло дома.

От холодящего кровь страха он протрезвел, а потому ясно помнил, как подолом рубашки и зажимал рот и нос. Помнил жар горящей гостиной: мебель, шторы, ковер — все было охвачено пламенем. Дункан протолкнулся мимо смельчаков, отчаянно пытавшихся сбить огонь, и, не обращая внимания на просьбы вернуться, бросился в комнату.

Скопившийся дым оказался таким густым, что Дункан упал на колени и пополз в поисках друга, который наверняка уже был без сознания.

Он так и не нашел Девона. В ту же минуту, как он ступил в комнату, шторы и карниз рухнули в пламя. Плечо, рука и часть его лица сильно обгорели. Слуги вытащили его из огня и, чтобы затушить огонь на его теле, завернули в ковер. Дункан помнил только это. Остальное, включая быстроту распространения пламени, разрушившего все западное крыло величественного здания, он не помнил.

Обгорелые остатки здания все еще стояли. Дункан так и не решился его восстановить. Остов здания служил безмолвным, но непрестанным напоминанием обо всем, что он потерял.

Останки Девона обнаружили спустя несколько дней, или, точнее сказать, подошвы его сапог и золотое кольцо нашли в сгоревшей гостиной.

Причина пожара так и осталась нераскрытой, но никто не сомневался, что виной всему стало пьянство. Большинство местных жителей обвиняло в этом Дункана и его распущенность. Как и он сам.

Долгое время он находился в болезненном тумане, и только спустя месяцы преодолел физическую боль. Он подозревал, что пройдут годы, прежде чем он победит боль душевную. Положение ухудшали еще и прежние знакомые, у которых теперь его ожоги вызвали отвращение и неприязнь. Из короля шотландского общества Дункан превратился в парию.

Но едва ли он мог жаловаться — его жизнь была пуста до пожара; он жил, не думая ни о ком, кроме себя самого.

И несмотря на то что Дункан все еще думал о себе как о здоровом человеке, у которого действовала рука и не было обезображено лицо, он все равно чувствовал себя изменившимся. Теперь он держался в стороне от людей, пользуясь услугами Камерона при ведении каких-либо дел, дабы не отталкивать людей своим неприятным видом. Он не получал удовольствия от общества светских женщин, как когда-то, и сожалел о том времени, когда ухаживал за ними, и обо всем, что составляло тогда его жизнь.

Дункан повернулся под своими пледами и ковриками и закрыл глаза, методично разгибая пальцы на искалеченной руке, насколько это ему удавалось, затем снова сгибая. Он делал это каждую ночь, надеясь оживить искривленные пальцы.