Проблема отсроченных воспоминаний о травме не вызывала особых споров, когда Майерс и Кардинер впервые описали это явление в своих книгах по военному неврозу в Первой мировой; когда случаи серьезной потери памяти наблюдались после Дюнкеркской операции, или же когда я писал про ветеранов войны во Вьетнаме и людей, переживших пожар в ночном клубе «Коконат гроув». Вместе с тем в 1980-х и начале 1990-х, когда начали писать про аналогичные проблемы с памятью у детей и женщин, столкнувшихся с домашним насилием, судебные иски жертв насилия привели к тому, что эта проблема перекочевала из области науки в политику и право. Это, в свою очередь, привело к скандалам о педофилии в католической церкви, в ходе которых специалистов по памяти стравливали друг против друга в залах суда по всем США, а затем в Европе и Австралии.

Специалисты, выступавшие от имени церкви, заявляли, что воспоминания о сексуальном насилии в детстве как минимум не заслуживали доверия и что заявления, сделанные предполагаемыми жертвами, скорее всего, стали результатом ложных воспоминаний, внедренных в их разум психотерапевтами, которые были чересчур сочувственными, доверчивыми либо и вовсе действовали в собственных интересах. В течение этого периода мне довелось поработать более чем с пятьюдесятью взрослыми, которые, подобно Джулиану, помнили, как их насиловали священники. Примерно в половине случаев их иски были отклонены.

На самом деле за более чем сто лет были сделаны сотни научных публикаций о том, как подавленные воспоминания о пережитой травме всплывают спустя годы или даже десятилетия (18). Сообщалось о случаях потери памяти у людей, переживших природные катаклизмы, несчастные случаи, войну, похищения, пытки, концентрационные лагеря, а также физическое и сексуальное насилие. Полная потеря памяти наиболее характерна для сексуального насилия в детстве – ей подвержены от 19 до 38 процентов всех жертв (19). Особых разногласий в этом вопросе не наблюдается: руководство DSM-III еще в 1980 году признало существование проблемы потери памяти о травмирующих событиях в диагностических критериях диссоциативной амнезии: «неспособность вспомнить важную личную информацию, как правило, связанную с травмой или стрессом, которую невозможно объяснить обычной забывчивостью». Потеря памяти была одним из диагностических критериев ПТСР с тех пор, как этот диагноз был впервые введен.

Одно из самых любопытных исследований подавленных воспоминаний было проведено доктором Линдой Мейер Уильямс, которое началось, когда она училась на кафедре социологии в Пенсильванском университете в начале 1970-х. Уильямс опросила 206 девочек возраста от десяти до двенадцати лет, попавших в отделение неотложной помощи после сексуального насилия. Результаты их лабораторных анализов, а также записи интервью с детьми и их родителями хранились в медицинской документации больницы. Семнадцать лет спустя Уильямс смогла отследить 136 из этих – уже ставших взрослыми – детей, которых она подробно повторно опросила (20). Более трети женщин (38 процентов) не помнили про насилие, о котором было написано в их медицинской карте, в то время как лишь пятнадцать женщин (12 процентов) заявили, что никогда не подвергались насилию в детстве. Более двух третей (68 процентов) рассказали о других случаях сексуального насилия в детстве. Женщины, которые были на момент происшествия младше и которых растлил известный им человек, чаще забывали о пережитом насилии.

В ходе исследования также была изучена достоверность восстановленных воспоминаний. Каждая десятая женщина (16 процентов из тех, кто помнил про насилие) сообщила, что в какой-то момент в прошлом забыла о нем, однако позже вспомнила о случившемся. По сравнению с женщинами, которые всегда помнили о своем растлении, те, кто временно об этом забывал, на момент совершения насилия были младше и реже получали поддержку от своих матерей.

Полученные Уильямс данные подтверждаются недавними исследованиями, показавшими, что восстановленные воспоминания, как правило, встраиваются в память в измененном виде (22). Как только же история начинает пересказываться, особенно если она пересказывается многократно, она меняется – сам процесс изложения трансформирует ее. Мозг постоянно придает какой-то смысл тому, что мы знаем, и тот смысл, который мы придаем своей жизни, влияет на характер и содержание воспоминаний.

Если существует столь много доказательств того, что события, спровоцировавшие психологическую травму, могут быть забыты с последующим возвращением воспоминаний о них лишь многие годы спустя, то почему почти сотня уважаемых ученых, специализирующихся на изучении механизмов человеческой памяти, поддержали апелляцию приговора отца Шэнли, заявив, что «подавленные воспоминания» были основаны на «псевдонауке»? Так как потеря памяти и отложенные воспоминания о травмирующих переживаниях никогда не были воспроизведены в лаборатории, некоторые ученые-когнитивисты упорно отрицали существование подобного явления (23) либо же ставили под сомнение точность восстановленных травматических воспоминаний (24). Тем не менее то, что врачи наблюдают в отделениях неотложной помощи, психиатрических отделениях и на поле боя, неизбежно кардинально отличается от того, что наблюдают ученые в своих безопасных лабораториях с четко отлаженной работой. Рассмотрим, например, эксперимент под названием «ребенок, потерянный в торговом центре».

Вместе с тем подобные воспоминания не сопровождались тем бессознательным ужасом, что испытывает потерянный ребенок.

Другая серия исследований показала ненадежность свидетельских показаний очевидцев. Участникам таких экспериментов показывали видеозапись едущей по улице машины, а затем спрашивали, видели ли они знак остановки или светофор; детей расспрашивали, во что был одет мужчина, который приходил к ним в класс. Другие эксперименты показали, что от самих задаваемых вопросов может зависеть то, что «вспомнит» очевидец. Эти исследования поставили под сомнение многие полицейские и судебные процедуры, однако они имели мало отношения к травматическим воспоминаниям.

Основная проблема состоит в следующем: события, случившиеся в лабораториях, нельзя считать эквивалентными обстоятельствам, в которых формируются травматические воспоминания. Ощущение ужаса и беспомощности, связанное с ПТСР, попросту не может быть заново спровоцировано в подобных условиях. Мы можем изучать последствия существующих психологических травм в лабораториях, как это было в исследовании со снимками мозга в момент живых болезненных воспоминаний, однако здесь невозможно искусственно создать отпечаток психологической травмы на разуме. Доктор Роджер Питман провел в Гарварде исследование, в ходе которого показывал студентам колледжа фильм под названием «Лики смерти», демонстрировавшим документальные кадры человеческих смертей и казней. Этот фильм, ныне запрещенный во многих странах, содержит сцены запредельной жестокости, однако он не вызывал у привлеченных Питманом здоровых добровольцев ПТСР. Чтобы изучать травматические воспоминания, нужно исследовать воспоминания людей, которые на самом деле перенесли психологическую травму.