Другая жертва, Шарлотта Дельбо, описала свое двойственное существование после Освенцима:

Она говорит, что даже у слов имеется двойное значение: «В противном случае человек [из лагеря], которого неделями мучила жажда, никогда не сможет сказать: «Я умираю от жажды, давай заварим чай». Жажда [после войны] снова стала обычным словом. С другой стороны, когда мне снится жажда, которую я испытывала в Биркенау [место, где в Освенциме уничтожали людей], то я вижу себя такой, какой была тогда – измученной, лишенной рассудка, еле стоящей на ногах» (30).

Лангер заключает: «Разве можно найти подходящую могилу для столь поврежденных мозаик разума, где они могли бы покоиться с миром? Жизнь продолжается, однако в двух направлениях во времени одновременно – будущее неспособно вырваться из хватки воспоминаний, отягощенных горем» (31).

Суть травмы в том, что она непреодолима, немыслима и невыносима. Каждому пациенту нужно, чтобы мы забыли про наше восприятие нормальности и признали, что мы имеем дело с двойной реальностью: реальностью, в которой относительно безопасное и предсказуемое настоящее соседствует с губительным, вездесущим прошлым.

Мало кому из пациентов удавалось выразить эту двойственность словами так же ярко, как Нэнси, руководителю сестринской службы больницы Мидвестерн, которая несколько раз приезжала в Бостон на консультацию со мной. Вскоре после рождения третьего ребенка она прошла то, что обычно является простой амбулаторной процедурой – лапароскопическую перевязку маточных труб для предотвращения беременностей в будущем.

По имеющимся оценкам, так называемое «интранаркозное пробуждение» в той или иной мере происходит примерно у тридцати тысяч пациентов хирургии в США ежегодно (32), и мне уже доводилось несколько раз выступать в суде на стороне людей, переживших в результате такого пробуждения психологическую травму. Нэнси, однако, не хотела засудить своего хирурга или анестезиолога. Все, что ей было нужно – это полностью осознать пережитую травму, чтобы освободить себя от ее вмешательств в ее повседневную жизнь. В завершение этой главы мне хотелось бы поделиться с вами некоторыми выдержками из ее невероятных электронных писем, в которых она описывала свой изнурительный путь к выздоровлению.

Изначально Нэнси не знала, что с ней случилось. «Когда мы вернулись домой, я была все еще в тумане – занималась обычными домашними хлопотами, однако не чувствовала себя по-настоящему живой, реальной. Той ночью я с трудом уснула. Еще не один день я провела в своем собственном маленьком изолированном мирке. Я не могла пользоваться феном, тостером, плитой – всем, что нагревалось. Я не могла сосредоточиться на том, что делали или говорили другие люди. Мне было просто все равно. Я была крайне встревоженной. Я спала все меньше и меньше. Я понимала, что странно себя веду, и все пыталась понять, что же меня так пугало.

На четвертую ночь после операции, где-то часа в три ночи, я начала понимать, что тот сон, в котором я жила все это время, был связан с разговорами, услышанными мной в операционной. Я внезапно снова попала туда и чувствовала, как жгут мое парализованное тело. Меня засосало в мир страха и ужаса». С того самого момента, по словам Нэнси, воспоминания стали просачиваться в ее жизнь.

«Ощущение было такое, словно кто-то слегка приоткрыл дверь, позволив случиться вторжению. Мне одновременно и было любопытно, и хотелось этого избежать. Иррациональные страхи и дальше наполняли меня. Я до смерти боялась уснуть; меня охватывал ужас при виде синего цвета. Мой муж, к сожалению, стал заложником моей болезни. Я накидывалась на него, сама того не желая. Я спала по два-три часа, а днем меня часами преследовали яркие неприятные воспоминания. Я постоянно была настороже, видела угрозу в собственных мыслях и пыталась от них спастись. За три недели я похудела на десять килограмм. Люди вокруг то и дело говорили, как я похорошела.

Я стала раздумывать о смерти. У меня развилось крайне искаженное представление о собственной жизни, в котором все мои успехи были занижены, а старые неудачи – многократно преувеличены. Я кидалась на своего мужа и поняла, что не могу защитить своих детей от собственной ярости.

Через три недели после операции я вернулась на работу в больницу. Впервые я увидела человека в хирургическом костюме в лифте. Мне сразу же захотелось оттуда убежать, но я, конечно же, этого не сделала. Затем у меня возникло сильное иррациональное желание его избить, которое я сдержала огромным усилием воли. Этот случай спровоцировал еще больше ярких неприятных воспоминаний, ужас и диссоциацию. Всю дорогу домой с работы я проплакала. После этого я научилась мастерски избегать любые триггеры. Я больше не заходила в лифт, не ходила в столовую, старалась избегать этажей, где размещалась хирургия».

Постепенно Нэнси удалось составить из своих обрывочных воспоминаний единую картину – она вспомнила про тот ужас, что случился с ней во время операции. Она вспомнила, как ее подбадривали операционные медсестры, как она ненадолго заснула после анестезии. Затем она вспомнила, как начала просыпаться.

Затем Нэнси почувствовала «какое-то ковыряние» у себя в животе и поняла, что врачи разместили там лапароскопические инструменты. Она почувствовала, как ей пережали левую маточную трубу. «Затем внезапно я ощутила резкую жгучую боль. Я попыталась спастись от нее, однако кончик каутера продолжал меня преследовать, безжалостно прожигая мою плоть. Ужас происходящего попросту не описать словами. Эта боль была совсем другого рода, она не сравнится ни с какой испытанной мною прежде болью, как при переломе кости или родах. Эта ужасная боль не отступала, пока они прожигали мне маточную трубу. Порез от скальпеля по сравнению с этой болью – ничто».

«Затем внезапно я ощутила прикосновение обгоревшего кончика к правой трубе. Услышав их смех, я ненадолго забыла, где находилась. Мне казалось, я в камере пыток, и не могла понять, почему они пытают меня, ничего не пытаясь у меня выведать… Мой мир сузился до небольшого пузыря вокруг операционного стола. Я потеряла чувство времени, больше не было ни прошлого, ни будущего. Были лишь боль, страх и ужас. Я чувствовала себя отделенной от всего человечества, полностью одинокой, несмотря на окружавших меня людей. Этот пузырь сжимался вокруг меня.