девяносто девять шагов за два года, потратить целый год на один-единственный шаг, каким бы трудным он ни был, и так его и не сделать. Это первая странность.

Вторая странность (не знаю, поймете вы или нет) заключалась в следующем: «Черный шифр», шифр высокого уровня, использовался на тот момент уже три года, и за все это время мы не засекли в нем ни одной ошибки, как будто мы расшифровывали речь человека, который подражает сумасшедшему и несет тарабарщину, не выдавая себя ни единым знаком, не оставляя ни единой зацепки. Такое в истории криптографии встречалось крайне редко. Жун Цзиньчжэнь давно нам об этом говорил, он считал, что это ненормально, и все пытался понять, в чем тут дело, даже заподозрил, что «Черный шифр» списан с какого-то другого, старого шифра. Потому что только шифр, который уже когда-то применяли и теперь доработали, может быть настолько безупречным; либо же его создатель – бог, великий гений, какого мы и вообразить не в силах.

Две странности – две задачи, которые подстегивают работу мысли. И мысль Жун Цзиньчжэня была широка, глубока и остра; блокнот позволил мне коснуться души Жун Цзиньчжэня, до того невозможно прекрасной, что становилось страшно. Поначалу, как только блокнот попал в мои руки, я хотел было взобраться на плечи Жун Цзиньчжэня и потому бросился по следу его мысли. Но как только я ступил на этот путь, я понял, что приближаюсь к могучей душе, чье дыхание сотрясает меня, обрушивается ударом.

Эта душа грозилась поглотить меня.

Эта душа в любой миг могла поглотить меня!

Можно сказать, блокнот и был Жун Цзиньчжэнем, и чем дольше я за ним наблюдал (изучал его блокнот), чем ближе к нему подступал, чем сильнее ощущал его мощь, глубину, исключительность, тем отчетливее чувствовал собственную слабость, ничтожность – словно мало-помалу сокращался в размерах. В те дни, вчитываясь в каждое слово блокнота, я по-настоящему осознал, что этот Жун Цзиньчжэнь – и правда гений, многие его мысли поражали своей необычайностью, беспощадной остротой, проницательностью, его могучий ум подавлял, буйствовал, выдавал скрытую в его сердце мрачную свирепость людоеда. Мне чудилось, что передо мной не блокнот, а весь человеческий род, от сотворения до истребления, и все, что я видел, было в высшей степени диковинно-прекрасно, блистало человеческой мудростью и одаренностью.

Блокнот нарисовал мне образ этого человека: он был богом, который все сотворил, он был дьяволом, который все разрушил – все, даже основы моей души. Рядом с ним меня охватывали жар, благоговение, страх, я готов был пасть ниц. Прошло три месяца; нет, я не взобрался ему на плечи, это было невозможно! Я лишь радостно и слабо припал к нему, как ребенок, что прильнул к груди матери после долгой разлуки, как капля дождя, что наконец коснулась земли и просочилась в почву.

Как вы понимаете, если бы так все и продолжалось, большее, чего я мог достичь, – стать Жун Цзиньчжэнем, прошедшим девяносто девять шагов, и последний шаг навсегда остался бы скрыт в темноте. Возможно, со временем Жун Цзиньчжэнь сделал бы еще один шаг, а я не мог: как я уже сказал, я был лишь прильнувшим к нему ребенком; теперь он упал, и я, конечно, упал вместе с ним. Так я понял, что от Жун Цзиньчжэня мне достался не просто блокнот, мне досталась печаль: он позволил мне подойти к краешку победы, и я уже разглядел впереди ее сияние, но по-прежнему не мог до нее дотянуться, не мог ее ухватить. До чего обидно и горько! Меня переполняли страх и чувство беспомощности.

Но в это время Жун Цзиньчжэня выписали из больницы.

Да, его выписали, не потому, что он выздоровел, просто… как бы вам сказать? Все равно он был безнадежен, держать его в больнице не было смысла, поэтому его отпустили.

Вот она, воля неба. С тех пор, как с Жун Цзиньчжэнем стряслась беда, я еще ни разу с ним не виделся: во время всех этих событий я сам лежал в больнице, а когда поправился, Жун Цзиньчжэня уже увезли сюда, в город, отправили на лечение. Навещать его было неудобно, к тому же, выйдя из больницы, я сразу взялся за «Черный шифр», мне, в общем-то, некогда было к нему ездить. Я читал его блокнот. Поэтому только когда его выписали и вернули домой, я впервые собственными глазами увидел его новый облик.

На то была воля неба.

Осмелюсь сказать, что, если бы я взглянул на него месяцем раньше, всего того, что было потом, могло просто не случиться. Почему я так говорю? На то есть две причины. Во-первых, пока Жун Цзиньчжэня держали в больнице, я читал записи, и его образ в моей голове принимал все более внушительные, властные черты; во-вторых, благодаря чтению блокнота и собственным долгим раздумьям глыба «Черного шифра» уже сжалась до крошечной точки. Это была подготовка к разгадке, основа для всего, что произошло после.

В тот день, после обеда, я услышал, что Жун Цзиньчжэнь возвращается, и отправился его проведать, но когда я пришел к нему домой, оказалось, что он еще не приехал. Я остался ждать внизу, на спортивной площадке. Вскоре на площадку зарулил джип. Открылись передняя и задняя дверцы, и из машины вышли двое: один наш сотрудник, Хуан, и жена Жун Цзиньчжэня, Сяо Ди. Я шагнул им навстречу, но они только коротко кивнули мне и снова нырнули в автомобиль, чтобы помочь Жун Цзиньчжэню осторожно, потихоньку из него выбраться. Создавалось впечатление, что он не хотел выходить, а еще – что он был хрупкой вещью, которую нельзя разом взять и вытащить, можно лишь медленно, бережно извлекать наружу.

Наконец Жун Цзиньчжэнь покинул машину, и я увидел человека…

…согбенного, дрожащего всем телом; казалось, неподвижную голову только что водрузили на шею, притом водрузили неровно, отчего она слегка кренилась набок; глаза смотрели удивленно, таращились по сторонам, но в них не было ни малейшего блеска; похожий на брешь рот был открыт и не закрывался, из него то и дело текла слюна…

Неужели это и есть Жун Цзиньчжэнь?

Мое сердце было раздавлено, сознание помутилось. Как я слабел и страшился при мысли о Жун Цзиньчжэне из блокнота, так я слабел и страшился при виде нового Жун Цзиньчжэня. Я застыл на месте, не смея подойти ближе, окликнуть его, как будто и этот Жун Цзиньчжэнь мог меня обжечь. Держась за Сяо Ди, Жун Цзиньчжэнь ушел, исчез, как пугающая мысль – исчез с моих глаз, но не из