— Нет. Боги, нет. Нет, дело не в Чонсе. Вот, мне только что передали в порту…

Он сунул в руку Джо маленький сверток пергамента. В последний раз он видел такие у Феликса на голубятне, тот получал письма из других малефикорумов через птичью почту, записки были крохотными и чаще всего зашифрованными, чтобы сберечь место. Эта — не была. Закорючки букв написаны явно поспешно, но читаемы. В конце клякса.

«Король мертв. Тито убил всех. Акт о малефеции. Они идут за вами.»

Король мертв. Тито убил всех. Тито убил всех? Всех жителей? Кого всех? Кто идет?

До Джо дошло не сразу. Гвидо стоял, глядя в его хмурое лицо, на котором осознание проступало медленно и неотвратимо.

Король. Убил короля. Калахан Мэлруд. Его отец мертв.

Мать Гвидо была не самой доброй женщиной, а отец и вовсе был тем еще засранцем и регулярно поколачивал своих детей. Брок подкинул Джоланта в семью Лорка ночью, когда родился их сын, и вышло так, будто Сера родила двойняшек. Но никто не делал для Джо тайну из того, что он не родной, и вот однажды мальчишка надоел им вопросами: кто я, кто мой отец, кто моя мама; он считал, что родители Гвидо просто ненавидят его почему-то, и от этого издеваются таким жестоким образом. Тогда Брок взял мальчишку за руку и отвел на площадь Сантацио, где проводился какой-то праздник, он уже не помнит, какой, но помнит, что король сидел на подмостках, перед ним танцевали, а он был настолько пьян, что еле держал глаза открытыми.

— Вот твой отец, — сказал ему Брок, и Джо заплакал.

В следующий раз Джолант увидел короля Калахана уже после войны, когда принимал свою клятву как ключник. И тогда Калахан тоже был пьян, но к тому же еще и ужасно толст. Светлые кудрявые волосы, как у Джо, что-то похожее в профиле, если бы его не портили обвисшие жирные щеки и несколько подбородков, и всё.

И вот он мертв. Джолант Мэлруд сложил пергамент и вернул его Гвидо.

— Слушай, брат, мне очень жаль…

— И что за акт о малефеции? — прервал его Джолант. Голос у него был таким же сухим, как и глаза.

Да и о ком ему скорбеть? По человеку, которым Калахан мог бы стать для него, сложись по-иному жизнь юного ключника в самом своем начале? Или по незнакомцу, который разрушил их страну?

— Пока это всё, что нам известно. Я узнаю.

Кивок. Гвидо неловко потрепал брата по плечу и отошел, быстрыми шагами нагнал Чонсу, но всё оглядывался на него. Зачем? Не убежит же он. Так только, попинал камни, постоял немного, посмотрел на море и пошел следом, но что-то заставило его сжать кулаки. Не скорбь сделала это, а гнев.

Мэлруд-Хранитель, святой апостол, что должен был защищать народ, подвел всех, подарив миру Калахана. Слабая, жидкая, бледная кровь. Король-пьяница, вовлекший Бринмор в войны и междоусобицы, король-слабак, допустивший церковный произвол, где детей отнимают у матерей еще до того, как те расправят легкие в крике, король-слепец, давший разгуляться культу, что устроил конец этого мира.

Его отец.

В тот вечер Джолант в первый и последний раз напился. Тот раз в Ан-Шу не в счет, тогда была какая-то преграда, ответственность за Чонсу, оглушающе сильная боль в ноге держала его в сознании, а быть может, глупый маленький ключник просто не понимал ещё, в какой же заднице оказался и он, и весь его глупый маленький мирок.

Теперь вот зато выжег глотку алкоголем. Он пил брагу, как воду в пустынных степях. Закрылся в кабинете Гвидо, где у него стоял премиленький набор пузатых склянок с настойками, и пил до спиртовой отрыжки. Пока в глазах не побелело, а желудок не запылал, и ему вначале захотелось плясать и смеяться, следом — рыдать, а потом просто лежать и смотреть в потолок, чем он и занимался, вскидывая бутылку так, что текло по лицу, в нос и за шиворот.

Боль в спине и ноге отступила, но ярость — нет. Почему она никак не пройдет?

— Джо?

О, нет. Не хватало только, чтобы Чонса видела его в таком состоянии… Но когда Джолант проговорил это про себя, вдруг оказалось, что стыда тоже нет, только злость. Он салютовал ей ополовиненной бутылкой черт знает, какого пойла.

— З-х-ди!

Девушка зашла в комнату. Гвидо её приодел, и Чонса теперь была — ну просто принцесса с картины, со своими кружевными рукавами, воротничком под горло и подпоясанным узким платьем. Почему-то красота малефики вдруг тоже оказалась раздражающей.

Почему это никак не пройдет?

— Ты как? — тихо спросила Чонса.

Какое твоё собачье дело?

— Х-р-шо. Буишь?

— Буишь, — усмехнулась Чонса, взяла из его рук бутылку и сделала глоток. Одиноко было без пойла. Грустно. Джо приподнялся на локте и вытер лицо, почему-то соленое, сел. Замутило.

— Зн-шь, Гвидо гв-рит, что я… мы всё испр-вим. А ш… што, если мы такие же ж же жжж?

— Гвидо много говорит, да?

Малефика приподняла подол и села на пол рядом с Джо. Одна рука у неё по-прежнему была перевязана, висела поперек груди. Какая-то служанка, или, может даже развратная Руби с пони-чёлкой зачем-то прицепила на слегка припухшее запястье Чонсы красивый браслет с бирюзой. Он отвлекал Джоланта, взгляд всё соскальзывал с лица на эти камни размером с голубиное яйцо: у Колючки плыло перед глазами.

— Не знаю, Колючка. Мне кажется, нужно сильно постараться, чтобы сделать ситуацию еще хуже, — она вдруг улыбнулась, толкнула его плечом и заглянула в лицо. У Джо аж дыхание перехватило. — Тебе, Джо, такое точно не по зубам.

Одну долгую минуту он боролся с тем, чтобы поцеловать её. Проиграл. Потянулся, икнул, потом вдруг глупо шлёпнул губами, а следом его вырвало.

Мир померк.

Приходить в себя не хотелось. Голова раскалывалась, ужасно мутило, а стыд был такой силы, что лицо Джо запылало, стоило ему едва приоткрыть глаза. Самое отвратное — он все помнил. А ведь говорили, и он сам не раз был свидетелем того, как, ужравшись, люди забывали свое имя, а на утро не помнили всей той дряни, что сотворили. Увы, Джо был не из их числа.

Проклятье, подумал он, даже тут ему не повезло. Зато он еще больше уверился в своем отвращении к алкоголю.

Заботливые слуги, наверняка подосланные Гвидо, оставили рядом с кроватью кувшин с холодной водой, от которой разило чем-то кислым. Оказалось тут и ведро, подозрительно чистое для всего того послевкусия, что расползалось во