– Сочувствую, дорогая. Но моя мать обычно говорила мне: «Принимай людей такими, какие они есть, а не такими, какими тебе хочется их видеть».

– И что это значит?

– Ваш отец немолод, он уже не изменится. А у собаки не могут родиться котята, так что вы такая же упрямая, как и он. Единственное, что вы можете изменить, так это ваш взгляд на него.

– Не уверена, что это возможно.

– Поговорите с отцом, – предложила профессор Коэн. – Расскажите о своих чувствах к Полю и о том, что хотите видеть рядом с собой брата.

– Папа́ просто хочет выдать меня замуж.

– Он тоже скучает по вашему брату. Наверняка он поймет.

Я надулась:

– Вы не знаете моего отца.

– Когда вы станете старше…

Я попрощалась с ней, сердито спустилась по лестнице. «Когда вы станете старше! Что с тобой происходит!» Шагая по рю Бланш, я заметила брюнетку в элегантном синем жакете, с желтой звездой на лацкане. Я застыла, задетая гордость внезапно стала последней заботой моих мыслей.

Евреи больше не могли преподавать, посещать парки, даже выходить на Елисейские Поля. Им не разрешалось пользоваться телефонными будками. В метро они должны были садиться в последний вагон. Брюнетка, шедшая в мою сторону, вскинула голову, но ее губы дрожали. Я уже слышала о желтых звездах, но увидела такую в первый раз. И не знала, как реагировать. Должна ли я улыбнуться женщине, давая ей понять, что не все согласны с такой дикой идентификацией? Должна ли я просто смотреть вперед, как обычно, давая ей знать, что ничего не изменилось? Не глядя на эту женщину, я могла доказать, что не вижу ее отличий от других. И когда наши пути пересеклись, я отвела взгляд.

Евреи не просто находились под запретом, они теперь носили на себе мишени. А я-то жаловалась профессору Коэн на свои мелкие проблемы…

Все утро мы с Маргарет чинили порванные книги. Мы больше не могли заказывать новые, так что каждый экземпляр был драгоценен. Усталая и голодная, я снова и снова смазывала клеем переплеты, медленно, потом еще медленнее, как граммофон, у которого кончается завод. Правый уголок рта Маргарет приподнялся в улыбке. Я окликнула ее, но она не ответила.

– Маргарет? – Я ткнула ее в колено.

– Извини, я задумалась…

– Рискованно в оккупацию, – сказала я.

Маргарет засмеялась. Свет в ее глазах говорил о любви. Может, они с мужем помирились?

– Лоуренс дома?

Она уставилась на меня разинув рот:

– Боже, нет! С чего ты так подумала?

– Ты выглядишь счастливой.

Маргарет всегда была прекрасна, но выражение ее лица изменилось в последние недели, стало светлее. Как будто утренний туман уступил место полуденному солнцу, но перемена происходила так неторопливо, что я не замечала ее до сих пор.

А Маргарет с запинкой, словно удивляясь так же, как я, сказала:

– Наверное, так и есть.

– И тому есть причина?

– Я читаю «Приорат», на этот раз вслух.

– Вслух?

– Человеку, который по-другому не мог бы с ней ознакомиться.

Прежде чем я успела узнать что-нибудь еще, наше внимание привлек топот солдатских ботинок. Явились с визитом «защитник библиотек» и пара прислужников. Читатели застыли. Парижане привыкли к солдатам на улицах, но никак не в нашей библиотеке. Прошло уже несколько месяцев со дня последнего появления доктора Фукса, и многое изменилось: уехала мисс Ридер, Германия теперь воевала с Америкой. Не потому ли он пришел?

Поправляя очки в золотой оправе, доктор Фукс сказал, что желает видеть директрису. Я проводила команду в кабинет Клары де Шамбре. Битси осторожно кралась следом.

Привыкшая к офицерам в полных нацистских регалиях, графиня осталась спокойной при появлении «защитника». О самом «защитнике» так нельзя было сказать. Он вытаращил глаза, увидев незнакомку за столом мисс Ридер, окинул взглядом кабинет, потом нахмурился, посмотрев на меня, как будто я спрятала директрису внутри большого сейфа.

– Что все это значит? – резко спросил он.

– Позвольте представить вам графиню Клару де Шамбре. Она теперь руководит библиотекой, – сказала я.

– А где мисс Ридер? – Доктор Фукс как будто встревожился.

– Она уехала, – ответила графиня.

– Я гарантировал ей, что здесь она будет под моей защитой. Почему она уехала?

– Видимо, потому, что получила приказ вернуться – более настоятельный, чем ваши гарантии.

Выйдя в коридор, где топталась Битси, я спросила:

– Почему он так взбесился?

– Директриса сбежала, не сказав ему ни слова, не попрощавшись. Он не злится, он огорчен.

Я поневоле испытала к Фуксу теплые чувства из-за того, что он любил мисс Ридер.

Он задал графине ряд вопросов, выясняя ее квалификацию, поговорил о стоимости библиотечного собрания и о том, как библиотека обеспечивает безопасность. Оставшись доволен, Фукс напомнил о правилах – от запрета на увеличение штата до запрета на продажу книг.

– Я дал слово, что эта библиотека будет продолжать работу, – наконец сказал он. – И если военные власти начнут так или иначе препятствовать, вы найдете номера моих телефонов здесь и в Берлине в записях мисс Ридер. Звоните в случае проблем.

KRIEGSGEFANGENENPOST

30 ноября 1942 года

Дорогая Одиль!

Прости, что не писал, – бумаги не было. У нас тут многие болеют. Рана до сих пор причиняет мне неудобства. Охранники не пытаются нас убить, но и не стараются сохранить нам жизнь. Один сказал как-то, что у них и для себя лекарств не хватает.

Мой сосед по нарам Марсель снова пострадал. После неудачи с доением коровы он загнал в канаву старый трактор. И ему самому досталось не меньше, чем трактору: когда машина перевернулась, рука Марселя оказалась под ней. Комендант предложил заменить его, но фрау больше не пожелала иметь помощников-французов.

Другой наш товарищ работает у молодой вдовы, у которой тело похоже на надувную спасательную лодку, а лицо – как у какого-нибудь арийского ангела. Они сблизились, и, когда он говорит о том, чтобы остаться здесь после войны, нам всем его жаль.

Вдова тайком дала ему радиоприемник в благодарность за помощь в уборке урожая. Некоторые немцы так же полны ненависти, как Гитлер, но другие стали антинацистами и слушают Би-би-си. Очень тяжело оставаться оторванным от тебя, от всего мира. И мы в восторге оттого, что теперь у нас есть ежедневные новости, хотя не каждый день есть хлеб.

Я тебя обожаю за твои письма и за надежду встречи. Мне повезло, у меня любящие родные. Многие здесь ничего не знают о доме. Если сможешь послать Марселю немного сладостей, он будет очень рад, я знаю.