— Предлагает посадить тебя на кол.

— О, не надо меня сажать на кол! — взмолился князь. Вдруг он вскочил, вырвал из рук ближайшего слуги большую серебряную вазу и подбежал с ней к фараону. — Вы только посмотрите, какие великолепные дары я вам привёз. От чистого сердца, поверьте. И меня за это сажать на кол?

Эхнатон сощурился и подался вперёд. Со стороны казалось, что он обнюхивает вазу. С интересом он осмотрел и другие подарки.

— Я не только вам, ваше величество, и вашей царственной супруге привёз эти великолепные украшения, но и вашим верным слугам, — проговорил торопливо князь и красноречиво посмотрел в глаза визиря Туту, стоящего рядом с троном фараона.

— Мы сегодня принесём богатые дары нашему богу Атону, ваше величество, — прошептал Туту на ухо своему повелителю, — а посадить на кол этого азиата мы всегда успеем, если выяснится, что он лжец.

— Хорошо, князь, мы принимаем твои дары. А о том, что ты увидел и услышал в лагере хеттов, ты продиктуешь сопровождающему тебя писцу. Он всё запишет слово в слово и отдаст папирус визирю Туту, который сверит твои слова со сведениями, получаемыми им из других источников. И если выяснится, что ты нам солгал, то не жди пощады. Ты свободен, — махнул рукой фараон.

С трудом переводя дыхание, Нури, пятясь, засеменил к огромной двери и, только когда покинул дворец, вздохнул полной грудью. Но уйти совсем он не смог. Амисеб провёл его на почётную трибуну, только что сооружённую у стены дворца. Князь упал в кресло и спросил своего сопровождающего, что ещё предстоит увидеть.

— Публичные казни государственных преступников, — ответил Амисеб и зевнул. Для него, как и для любого жителя Ахетатона, это было привычное и уже порядком надоевшее зрелище.

Нури опять затрясся всем телом, когда разглядел, что на площади воины вкапывают в землю колья и устанавливают деревянные плахи.

— Завтра же мы пойдём к визирю Туту, — проговорил еле ворочающимся пересохшим языком князь. — Я приготовил для него великолепные подарки. Да и для вас, Амисеб, у меня кое-что есть.

— Мудрое решение, — проговорил чиновник, снисходительно улыбаясь. — Эх, сейчас бы холодного пива выпить, да неприлично на почётной трибуне, — добавил он, потягиваясь.

Вскоре почти вся трибуна заполнилась гостями фараона. Казни вот-вот должны были начаться.

Как обычно, на кровавое зрелище собралось много зрителей из простонародья. Большинство пришедших тайком радовались, что на сей раз злая судьба прошла мимо и не они сейчас склонятся над плахой. А на этот раз многие пришли на центральную площадь и из любопытства. Им хотелось поглядеть на человека, отвесившего парочку крепких тумаков самому Туту, любимому слуге фараона, державшему со своими «стервятниками» в постоянном трепете всю столицу. Когда несчастный купец из Мемфиса появился на площади, толпа заволновалась и подалась вперёд. Тысячи глаз с напряжённым любопытством вперились в его невысокую, коренастую фигуру. Воины из столичного корпуса, окружавшие площадь, с трудом сдерживали напор толпы.

— Это он, это он! — кричали люди, показывая пальцами.

Казнить должны были два десятка человек, весь улов «стервятников» Туту за неделю. Большинство осуждённых проходили по делам о государственных преступлениях. У них были найдены изображения старых богов, и нашлись свидетели, которые видели, как обвиняемые молились им. Почти всегда совпадало, что это были очень состоятельные люди. Их имущество переходило в казну, но все отлично знали, что богатство исчезало в широком кармане Туту. Преступников, или, вернее, жертв человеческой алчности и подлости, расставили против кольев и плах. Площадь застыла в ожидании выхода на большой балкон дворца царственной четы. Наконец фараон и царица вышли и уселись в кресла. Эхнатон махнул рукой. Под балконом встал писец и развернул папирус, чтобы зачитать приговор. Но тут внезапно раздался громкий голос мемфисского купца.

— До каких же пор вы будете терпеть, жители столицы, тот произвол и те издевательства, которые творит эта жалкая душонка, визирь Туту?! — закричал он на всю площадь. — Нас обманывают, подбрасывают нам статуэтки не наших богов и обвиняют в святотатстве. И всё затем, чтобы отнять нашу собственность!

— Правильно! — вдруг раздался чей-то голос из толпы.

— В чём моё преступление? Если даже я и молился богам, то их почитали все мои предки! — продолжал купец. — Сумасшедший выродок на троне, потомок злодеев, отравивших настоящего фараона Тутмоса и его сына Яхмоса и захвативших власть в стране, измывается над всеми нами! Мы должны это терпеть? Доколе?!

На площади воцарилась гробовая тишина. Сказать такое публично, да ещё прямо в глаза фараону! У всех присутствующих перехватило дыхание. Несколько голосов из толпы опять прокричали:

— Правильно!

— Рубите ему голову! — завопил Туту, стоявший под балконом.

— А как же приговор? — удивился испуганный писец.

— Какой приговор, дурак?! Рубите быстрее! — кричал визирь. На его жирной шее вздулись жилы, а по лицу пошли красные пятна.

Двое «стервятников» схватили под руки отважного купца и повалили его на плаху, а третий взмахнул топором. Через мгновение голова жертвы покатилась по пыльной земле, а за ней устремился фонтан тёмно-красной крови, бьющий из перерубленной шеи и широко разливающийся вокруг. Толпа несколько секунд как зачарованная смотрела на голову, а потом над площадью раздался такой возмущённый, оглушающий рёв, что все птицы в городе с испугу одновременно взлетели. В Туту, его свиту, в воинов оцепления и охраны дворца полетели камни, палки, комья земли. Толпа неистовствовала. Она легко прорвала оцепление и кинулась спасать приговорённых на казнь. Те из «стервятников», кто не успел убежать, были мгновенно разорваны в клочья. Туту вместе со своей свитой примчался во дворец, и только массивные ворота из кедра, обитые бронзовыми полосами, спасли его от народной расправы.

Несколько камней залетели на балкон, где находился фараон. Охрана обступила его, прикрывая щитами.

— Что происходит? Почему не начинается казнь?! — воскликнул недоумённо Эхнатон, который толком не понял, что творится на площади.

— Происходит то, к чему и ты, Хевхх, и твой прихвостень Туту все эти годы толкали народ! — прокричала Нефертити в лицо мужу.

— Это бунт?

— Да, это бунт, и моли своего Атона, чтобы к нему не присоединились силы посерьёзней простого люда.

— Я приказываю перевешать всех бунтовщиков, как собак! — закричал фараон, вскакивая с кресла. — Чтобы на каждом перекрёстке моей столицы стояло по десять виселиц и на них болтались посмевшие восстать против сына Атона!

— Ты просто дурак, — не выдержала Нефертити, — ты хочешь взбаламутить весь город? — И уже обращаясь к начальнику полиции и командиру столичного корпуса, она приказала: — Отогнать толпу от дворца, но применять только палки. Никого не убивать и не преследовать. Как только это сделаете, то вместе со слугами нашего дворца разнесите по городу сосуды с пивом и вином, хлеб, пироги и сладости. Одновременно объявите во всех концах города, что фараон внял мольбам своих подданных и снял со всех должностей преступника Туту за те несправедливости, которые он причинил народу.