с кошками, не пробивали путь стальным посохом-альпенштоком и не носили медных шапок или спелеологических касок, которые бы защищали от летящих сверху камней. Подземные барабаны, отсчитывая удары пульса Мирового Змея, гремели регулярно, и каждое движение хтонического чудовища вызывало новые обвалы.

И все же не скажу на какой день пути мы вышли к далеко выступающей в море одинокой скале, где стоял гигантский раскидистый дуб. Его обуглившиеся и окаменевшие ветви давно не давали ни одного листа, присыпанные человеческими костями корни упрямо цеплялись за голый камень, ствол казался более гладким, чем поверхность любого из наших зеркал, а на самой вершине висел окованный цепями сундук.

Иван, забыв про усталость, одним броском взбежал на скалу, попытался сходу рубануть мечом ствол… И кубарем отлетел к нашим ногам, кое-как удерживая левой рукой зазубренный клинок. Правая повисла бессильной плетью, точно после сильного удара током.

— Ну я же предупреждал. Никакой самодеятельности, — покачал головой Лева, осматривая руку товарища.

— В сказке о таком не говорилось, — обиженно простонал Иван, кусая губы, чтобы не расплакаться то ли от боли, то ли от обиды.

— В сказках никто заветный дуб со всей дури рубить и не пытался, — ворчливо напомнил Лева.

— Но ведь по стволу тоже не подняться! — оправдывался Иван. — Он же необхватный!

— Вот то-то и оно, — фыркнул Лева, деловито раздеваясь и шепча какие-то заклинания над своей безрукавкой.

Хотя я поняла, что он снова собирается попросить помощи у духа-прародителя, какое-то время я просто тупо смотрела, как он складывает на берегу кроссовки, джинсы, рубашку, снова надевает безрукавку. Потом поймала его укоризненный взгляд, вспыхнула от смущения, поражаясь собственной недогадливости, сгребла в охапку вещи и почти силком увела Ивана к подножию горы, нервно растирая его травмированную руку.

— А если сундук рухнет в море? — наблюдая за моими действиями, беспокоился Иван.

Я только показала ему кулак, наказав молчать и продолжая возвращать подвижность его постепенно отходившей от магического удара конечности. Я так увлеклась этим нехитрым, но доводящим до транса занятием, что даже вздрогнула, услышав где-то далеко за спиной раскатистый рев и последовавшие за ним треск и жуткий грохот, которые сопровождал явно человеческий стон.

— Лева! Левушка! — испуганно вскинулась я, непроизвольно обернувшись.

То ли это делать ни в коем случае не следовало, то ли усилие на этот раз потребовало слишком большой отдачи, и тотем взял верх над одолжившим его облик шаманом. То ли на моего бедного Леву набросился еще и дух, заключенный в дерево. Но что-то пошло явно не так. Переломленный дуб лежал поперек скалы, расколотый сундук удачно приземлился на берег возле края обрыва, а на нас с Иваном с жутким ревом надвигался огромный бурый медведь.

Брат вскочил с мечом в руке, мигом забыв о недавней травме, готовый держать бой, но я заступила ему дорогу. Конечно, разбушевавшегося духа или даже двух следовало как-то усмирить, но явно не ценой Левиной жизни. Не знаю, как у меня хватило решимости, когда я успела вывернуться из рук пытавшегося остановить меня брата, шагнув прямиком в раскрытые медвежьи объятья. Я не питала никаких иллюзий, точно зная, что длины и силы когтей хватит, чтобы одним движением вскрыть мои ребра и вырвать наружу все внутренности. Но, кое-как встав на цыпочки, я положила медведю руки на плечи, силясь, не попавшись в полную острых зубов отвратительно смердящую пасть, заглянуть в налитые кровью после безумного усилия глаза, отыскивая там любимого.

— Ряженый, суженый, приходи ко мне ужинать!

Не помню, произнесла ли я эту знакомую по гаданиям присказку или просто позвала милого по имени. Но уже через миг, когда я не дышала, взгляд зверя сделался узнаваемым и осмысленным, радужка сменила цвет на серый, родной, пасть, клацнув, закрылась. Сквозь бурую шерсть проступили светлые волосы. Сломившие заветный дуб могучие лапы легли на мои плечи привычными к клапанам гобоя руками.

— Машенька! Пташка певчая моя! — с усилием разомкнув губы, прошептал Лева, обвиснув в моих объятьях мешком.

Как мы только с ним оба не упали? Мне едва хватило сил аккуратно уложить его на землю, подоткнув под вздымавшиеся тяжелыми вздохами ребра безрукавку и спальник. Я хлопотала возле любимого: отпаивала водой, вытирала ледяной пот, помогала одеться. Хотя Лева и пришел в себя, сил у него едва хватало, чтобы, опираясь о камни, сесть и просунуть руки в рубашку. Из носа опять бежала кровь.

И самое обидное, что все его усилия могли пропасть даром. За секунду до того, как Лева узнал меня и вернул свой облик, из разоренного сундука выскочил заяц и теперь шустро улепетывал со всех ног, петляя вдоль обрывистого берега. Иван выдавал за ним спринт на олимпийских скоростях, но догнать, конечно, не мог.

Вдруг средь камней возникла еще одна небольшая шустрая тень, которая мигом кинулась беглецу наперерез.

— Тигрис? А ты здесь откуда? — с трудом переводя дух, застыл на месте Иван.

Хотя в первый момент я приняла пришельца за сородича косого, теперь я тоже видела, что, несмотря на одинаковый размер и похожий цвет, он выглядел и двигался иначе. Прижатые к голове уши имели аккуратную треугольную форму, пушистый длинный хвост развевался боевым бунчуком, небольшое ладное тело даже в охотничьем броске поражало королевской грацией и изяществом, а опушенный длиннющими усами рот щерился грозными клыками. Другое дело — что забыл наш домашний любимец в этом неведомом краю? Впрочем, Лева не просто так говорил о том, что кошки могут одновременно находиться во всех трех и даже четырех мирах.

В несколько гигантских прыжков догнав злополучного зайца, Тигрис прыгнул на него, сбил с ног и в удушающем захвате вцепился в горло. Но в тот же миг заяц исчез, а в небо, оставив в пасти Тигриса пару серых перьев, взвилась заполошная утка. Иван кинул ей вслед камень, силясь сбить в полете, но, увы, промахнулся. Зато еще до того, как я взяла на руки Тигриса, утыкаясь носом в пушистый мех, над горизонтом полыхнули отливающие в райскую синь перья селезня.

Трудно сказать, узнал ли Иван того бедолагу, которого несколько недель (или уже месяцев) назад выхаживал на нашем балконе, но мы с Левой только переглянулись, облегченно переплетая пальцы, погруженные в мех довольно мурчащего кота. Удивительно, но у меня еще остались для питомца вкусняшки со стола Константина Щаславовича, прокопченные над одним из кратеров до состояния сухого корма.

— Ты знал, что они придут на помощь? — спросила я у Левы, почесывая за ухом Тигриса и наблюдая, с какой легкостью селезень прибивает к земле отчаянно крякавшую утку.

— Откуда? — усмехнулся Лева,