Некоторые ученые предполагали, что в этих ямках могли находиться обонятельные железы, другие усматривали в них место прикрепления особых мышц.

Глаза перволошадей находились ближе к носу, чем глаза представителей рода Equus. Они располагались как раз над зубами. Прослеживая изменение лошадиных черепов во времени, мы в известном смысле могли по положению глазниц получить представление о распространении травяных лугов.

«По мере того как увеличивался размер зубов, – объяснял Мильбахлер, – глазам приходилось перемещаться все ближе к ушам, чтобы дать место зубам». Перемещение глазниц позволило использовать более массивные моляры, способные перемалывать больше кремнийсодержащей травы.

Итак, поняла я, эволюция лошадиных глаз связана с эволюцией конских зубов, a эволюция зубов связана с эволюцией травы, которая, в свой черед, связана с изменениями планетарной температуры, a изменения температуры определяются тектоническими движениями, изменениями характера океанических течений и стремлением Антарктиды утвердиться во власти над планетой, расположившись на Южном полюсе.

И, заглянув в глаза лошади, нетрудно заметить, что все мы – члены единой, не перестающей бурлить, энергетической системы нашей планеты.

* * *

Теперь то, чего не мог понять Дарвин, кажется нам непреложной истиной: наш мир подвержен переменам и не все изменения бывают равно успешными. Некоторые элементы – такие как колоссальных размеров слепая кишка лошадей – оказываются чрезвычайно устойчивыми, в то время как другие, выгодные в конкретный момент истории, в итоге приводят к печальным в долгосрочном плане последствиям. Слишком крупные и быстрые изменения могут создать в высшей степени специализированных животных, неспособных приспособиться к серьезным изменениям внешних условий, например резкому падению или росту температуры. Чрезвычайно высокая специализация может не позволить таким животным выжить. Но и полное отсутствие изменений в изменяющейся среде имеет недостатки. Иллюстрируя тезис, гласящий, что для эволюции важна синхронность с окружающим миром, Мильбахлер выложил на крышку стола целую отдельную ветвь эволюционного древа лошадей, породившую крупных восхитительных животных, во всем столь же прекрасных, как современные кони. Эти животные, однако, оказались в числе исчезнувших с поверхности нашей планеты – потому лишь, что более не соответствовали условиям окружающей среды. В эволюции лошадей много таких ветвей: например, удивительно успешный гиппарион, распространившийся по всему миру, а потом полностью вымерший.

Первый из лежавших на столе черепов принадлежал мерикгиппусу (Merychippus), коню, появившемуся примерно 17 млн лет назад, одному из череды возможных предков наших лошадей. Еще один череп остался от мегагиппуса (Megahippus), члена той отмершей тупиковой ветки, о которой мы как раз думали. «Если бы вы увидели это животное в зоопарке, – тронул Мильбахлер череп мерикгиппуса, – то сразу сказали бы, что это какая-то странная лошадь. Но, увидев этого зверя, – он показал на мегагиппуса, – вы долго гадали бы, кто это такой».

И он был прав. Я могла угадать будущего коня в черепе малыша мерикгиппуса, но мегагиппус, живший всего 10 млн лет назад, еще до появления рода Equus, начисто выпадал из общей линии.

Он был крупным зверем и не уступал в размерах современной лошади, но так и не приобрел все прочие детали ее скелета – длинные ноги и копыто на одном пальце. Мегагиппус остался трехпалым, что заметно ограничивало его возможности в постепенно холодеющем мире. Его зубной аппарат так и не видоизменился, так что конь не перешел грани между объеданием листвы и пастьбой. Даже форма его морды не расширилась пригодным для питания травой образом, она осталась тонкой и узкой, похожей на морду оленя. В отличие от юконского коня, мегагиппус не имел возможности разгребать снег, чтобы пощипать укрытую им зелень. Не мог он и окинуть взглядом степные просторы. Глаза его так и остались на середине черепа, а не придвинулись ближе к ушам.

Приспособленный к жизни в лесу, а не в степи, мегагиппус вымер. Некоторые люди называют этот процесс «выживанием приспособленных», однако эти популярные слова извращают сущность того, что имел в виду Чарльз Дарвин: мегагиппус был вполне приспособлен к тому миру, в котором жил, – но мир этот исчез. Случилась крупная неудача, а не что-то другое. Действительно, если бы мир мегагиппуса не ужался в размерах, а мир рода Equusне расширился, мы сегодня могли бы разъезжать на мегагиппусах – хотя при странной форме позвоночника этого животного нам потребовалось бы другое седло.

* * *

Что любопытно, в то время как глаза перволошадей заключали в себе лишь надежду на далекое блестящее будущее, глаза примата с Поулкэт-Бенч уже были кое в чем похожи на наши. Как сказал мне Фил Гингерих, они уже передвинулись на лицевую часть головы, вероятно обеспечивая достаточно хорошее бинокулярное зрение.

Нам бинокулярное зрение необходимо. Оно дает восприятие глубины. Кто захочет перепрыгивать с ветки на ветку, не зная заранее, насколько толста та ветка, на которой закончится прыжок? Или насколько она далека на самом деле? Одна ошибка – и ты летишь на землю.

Наша способность различать больше цветов, чем могут другие плацентарные млекопитающие, также помогает восприятию глубины. Различая цвета, мы различаем подробности. Когда примерно 35 млн лет назад мы вырастили третью колбочку, мир перед нами как бы открылся заново: мы вдруг обрели способность видеть красный цвет. Тем из нас, кто может видеть его (а могут не все, ибо некоторые люди страдают цветовой слепотой), трудно представить, когда-то было по-другому. А ведь большинство млекопитающих слепо к красному цвету.

Это относится и к лошадям, так и не получившим эту третью колбочку. Глядя на красный предмет, какой-то цвет они видят – но только не тот яркий красный, который воспринимаем мы. Согласно мнению большинства исследователей, наш красный в их глазах представляется желто-зеленым. Если мы смотрим на красный мяч, лежащий на зеленой траве, он выделяется для нас своим цветом. Если на него посмотрит лошадь, резкого контраста не будет. Вот почему, если вы заметите мяч издали, ваша лошадь сделает это лишь на более близком расстоянии. И, заметив, может испугаться.

Способность различать цвета является ключевой для правильного восприятия окружающего мира, и чем меньшее число цветов мы способны распознать, тем менее четким становится наше восприятие – поэтому важно представлять мир тех красок, в которых живет конь. Но на что похож этот мир? В детстве мне говорили, что собаки и лошади видят только черно-белые тона, однако сегодня нам известно, что это не так. Возможно, диапазон цветового восприятия у собак и лошадей совпадает.

Но каким образом ученые могут быть настолько уверены в этом? Что, если наша «синяя» колбочка воспринимает один оттенок синего цвета, а та же колбочка у лошадей и собак воспринимает совершенно другой оттенок?

Я спросила об этом Джозефа Кэрролла, специалиста по цветному зрению, изучавшего этот феномен у ряда животных. Оказалось, что нам известно достаточно много о цветном зрении человека, a заодно и собак с лошадьми, благодаря исследователям, старавшимся выяснить природу дальтонизма, красно-зеленой цветовой слепоты, то есть неспособности некоторых людей видеть красный цвет. К числу порожденных наукой устройств относится электроретинограф, которым Кэрролл пользовался для изучения цветового зрения у животных. Это устройство фиксирует электрическую активность глаза точно так же, как электрокардиограф фиксирует электрическую активность сердца. «Ты даешь вспышки разного цвета и смотришь, как реагирует глаз. Неоднократно повторяя процесс, можно сделать вывод о цветовой чувствительности», – пояснил Кэрролл.