из низов, были классическими феодальными царьками. Каждый сидел на своей территории, где лютовали его хлопцы, а если точнее, бандиты и насильники, и грабили, делясь с атаманом. Что могло объединить их всех? Лишь одно: природный, зоологический антисемитизм и страсть к легкой наживе через грабежи. Петлюра это прекрасно понимал. Погромы давали его армии деньги, азарт и желание продолжать воевать. Никакого общеукраинского патриотизма у них не было. Только свой, шкурный интерес и желание громить ненавистных жидов и грабить их. Останавливать их было невозможно, и, с точки зрения Петлюры, глупо и опасно. Поэтому он только делал вид, что останавливает их. И все это понимали. Атаманы тоже. Эти приказы шли на самокрутки. Брехня для французов. Так их называли. Но помимо этого, Петлюра сам был и есть пещерный антисемит. И еще. Вспомнил вот. Как-то к Петлюре попала на прием делегация евреев, жителей станции Мамиенка, и попросила остановить погром, так он им заявил: «Послушайте, я не вмешиваюсь в то, что моя армия делает, и я не могу помешать им делать то, что они считают необходимым делать!» Петлюра еще себя проявит. Увидишь. Все свои неудачи спишет на евреев.

Шолом горько кивнул… Они сидели до поздней ночи, а затем Абрам уехал на такси к себе в отель.

Сцена 49

Октябрь 1924 года.

Как-то утром Шолом вдруг сказал Хане:

– Знаешь, вчера мне сказали, что Петлюра перебрался вo Францию. Но в какой город, не знаю…

Хана пораженно посмотрела на мужа и воскликнула:

– Не может быть! Это чудовище выжило! И он здесь? Наслаждается свободой и безнаказанностью?

Шолом вздрогнул и бледный посмотрел на жену. Обычно он не смотрел на нее. Смотрел либо сквозь нее, либо мимо нее. Рассеянным, невнимательным взглядом, не ожидая услышать от нее что-либо заслуживающее внимания. А тут он был поражен и восхищен её словами.

– Ханале, ты говоришь, как древняя Юдифь[173]! Если бы ты могла, ты бы убила его за всю нашу кровь, которую он пролил…

– И убила бы… А кто тебе рассказал о том, что Петлюра вo Франции? Он же раньше жил в Польше и в Венгрии, и в Швейцарии. Неужели этому убийце стали не по душе прелесть швейцарских деревушек?

Шолом с обожанием посмотрел на жену и, улыбнувшись ей, ответил:

– Подозреваю, что ему начал кто-то угрожать в нейтральной и тихой Швейцарии… Видимо, его жизни там угрожала опасность… Не исключаю, что его решили убрать Советы. А тут украинская диаспора, большая и сильная, и его лучше могут здесь охранять…

После завтрака Шолом вышел из дома и пошел на работу. Обычно он полдня работал в своей часовой мастерской, а потом, закрыв её, шел в библиотеку, где по несколько часов в день изучал интересовавшие его книги. Он читал труды философов и историков, интересовался теорией анархизма и коммунизма, древней историей Иудеи и еврейского народа. Его все больше и больше влекли Тора и еврейская религиозная мысль, каким-то удивительным образом переплетавшаяся в нем с идеями социализма и анархизма. Часто, идя пешком по улицам Парижа, Шолом размышлял о жизни и думал о том, как ему все же не хватает образования. Он всегда восхищался блестяще образованными людьми. В его понимании это означало иметь прекрасное университетское образование и абсолютное знание еврейских религиозных текстов: Торы, Талмуда, еврейских языков и истории. Тех же, кто имел только светское или только религиозное образование, Шолом считал неучами.

Падал первый снег, Шолом шел домой из библиотеки. Он подошел по своему обыкновению к газетному киоску, и вдруг увидел украинский журнал «Тризуб». Шолом взял его в руки и начал читать статью Петлюры. Он во всем винил евреев, во всех своих поражениях, а правительство большевиков он неизменно именовал «жидовским». И всё происходящее в России связывал с засильем евреев.

– Аман[174]! – процедил Шолом и сплюнул.

Шолом понял, что Петлюра организовал издание этого журнала и работает в нем. «Тризуб» называл Петлюру лидером украинской эмиграции в Париже.

Сцена 50

В середине января 1925 года в Париже Шолом Шварцбурд встретился с Иваном Крыжовым, своим однополчанином, с которым он бок о бок воевал во французском иностранном легионе почти всю войну…

Они сидели в ресторанчике, пили вино и вспоминали прошлое.

Вдруг Иван хлопнул себя по лбу и сказал:

– Чуть не забыл… Ты знаешь, что Петлюра уже в Париже?

Шолом вскочил на ноги и крикнул:

– Знаю, что во Франции. Что он в Париже не знал. Где он? Не томи!

Крыжов тоже встал из-за стола и, пригладив свои русые волосы, сказал:

– Не волнуйся, Самуил Исаакович, он у нас теперь с тобой как на ладони… Моя жена – двоюродная сестра корректора журнала «Тризуб», где он теперь печатается. У тебя к нему счеты… Твою родню убили… И у меня к нему счеты… Моего родного брата, молоденького офицера, петлюровцы зверски убили… Так что всё… Не уйти ему теперь…

Шолом вцепился в руки Ивана и сжал так, что ему стало больно. Он прямо смотрел в его голубые глаза, испепеляя его взглядом и желая мести. Его русые волосы и усы в этот момент светились в лучах солнца огненно-рыжим цветом.

– Иван! Отдай его мне!!! Он мой, Иван… Я за всех отомщу. И за твоего брата. Слово даю!

Крыжов только кивнул в ответ.

Теперь Шолом знал о всех передвижениях Петлюры в Париже. В тот же день он купил пистолет, и больше не расставался с ним.

Ночью к нему во сне пришел отец.

– Шоломке… Сыночек мой… Иди сюда, иди, и я тебе кое-что покажу…

И Шолом пошел вслед за отцом. Они шли по какому-то большому полю. Солнце сильно пекло, и вокруг виднелись горы… Две древних армии стояли друг против друга. И впереди первой стоял огромный великан, с обоюдоострым мечом и с перьевым шлемом на гигантской голове, и проклинал Бога Израиля…

Шолом сразу ощутил, что это Голиаф, а за ним стоит армия филистимлян…

– Смотри, сын мой… – сказал Иче, и указал пальцем на вышедшего вперед из армии Израиля юношу.

Шолом посмотрел на него и не поверил своим глазам…

Перед ним с пращой в руке стоял не кто иной, как он сам… Он сам был юным Давидом. Маленького роста, с огненно-рыжими волосами, символизирующими кровь врагов, которую он прольет… С еле заметными усами, над верхней губой… Его голубые глаза горели жаждой мести… Он верил в то, что Б-г с ним…

Голиаф шел на него, обнажив меч и даже не прикрываясь своим круглым щитом… Еще мгновение, и камень, брошенный Давидом, пробил голову Голиафа, и тот рухнул, как гнилое дерево…

– Папа! Папа! Что это значит? – крикнул Шолом.

Отец стоял поодаль… Его лицо светилось. Он улыбнулся и ответил:

– В тебе душа Давида, сын мой, ты воин и поэт, как