«Человек с Марса» – это моя попытка вырваться из смирительной рубашки, одно из моих собственных изобретений. Я устал от того, что известен только как «ведущий автор детских книг» и ничего больше. Правда, эти подростки платили неплохо – машина, дом, движимое имущество – всё без кредитов, много путешествий, деньги в банке и в изрядном количестве в акциях плюс перспектива будущих роялти – грех жаловаться… но, как сказала бы одна слишком успешная шлюха: «Их лестница меня доканает!»

Я впервые осознал, насколько плотно я сам себя загнал в угол, когда редакторы моей soi disant[206] взрослой книги начали просить меня порезать её, чтобы пристроить её на рынок детской литературы. Тогда я вынужден был подчиниться. Но теперь я хочу понять, могу ли я писать о взрослых делах для взрослых и публиковать подобные вещи.

Однако я не имею никакого желания писать «мэйнстримные» истории типа «Над пропастью во ржи», «Охваченные любовью», «Пейтон-Плейс», «Человек в сером фланелевом костюме», «Слепящая тьма» или «В дороге»[207]. Хороши ли эти книги или плохи, каждая из них представляет собой образец, в подражание которому было написано более чем достаточно, и мне нет никакого смысла что-то добавлять в эти категории – я хочу сделать свою собственную вещь, по-своему.

Возможно, я на этом провалюсь. Я не знаю. Но тот успех, который у меня был, пришёл потому, что я был оригинален, а не потому, что писал «безопасные» вещи – в дешёвых и глянцевых журналах, в кинофильмах, в детских книгах. В бульварной НФ я сразу же двинулся на вершину, писал о социологии, сексе, политике и религии в то время (1939), когда все эти предметы были табу. Позже я прорвался в глянцевые журналы с научной фантастикой, когда считалось само собой разумеющимся, что НФ – это дешёвое чтиво и ничего больше. Вы помните, что мой первый подростковый роман считали издательским экспериментом – и довольно рискованным. Я никогда не писал, «что все пишут» – и теперь не хочу этим заниматься. О, я полагаю, что если такая необходимость встанет по финансовым соображениям, я смогу подражать моим собственным ранним работам и делать это достаточно хорошо, чтобы продаваться. Но я не хочу. Я надеюсь, что эта новая и необычная книга будет продаваться. Но, независимо от того, выйдет из неё что-то или нет, я хочу, чтобы моя следующая книга была совсем другой – не имитацией «Человека с Марса», не тщательным «повторением пройденного» в подражание моим подростковым и квазиподростковым вещам, изданным как soi disant взрослые НФ книги. У меня есть много вещей, которые я хотел бы написать, и ни одна из них не вписывается в эти шаблоны.

14 октября 1960: Лертон Блассингэйм – Роберту Э. Хайнлайну

Дорогой Водный брат,

Я совершенно восхищён Вашей храбростью, а также Вашим интеллектуальным мужеством, которое позволяет Вам открывать новые области на литературном глобусе.

21 октября 1960: Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингэйму

Во-первых, я думаю, что предложение «Putnam» – одно из самых щедрых, какие я когда-либо видел; в нём полностью соблюдены все мои интересы. Пожалуйста, передайте им это?

Всегда можно найти, что сократить, хотя при этом можно заработать литературную анемию. Но исправления, которые они требуют, – совсем другое дело. И не потому, что мне не хочется ими заниматься… а потому, что я не вижу, как их сделать. Эта история – кэйбелловская сатира[208] на религию и секс, это даже при самом пылком воображении далеко не научная фантастика. Если я начну вырезать религию и секс, я очень боюсь, что закончу безалкогольным мартини.

Я знаю, что история шокирует – и я знаю дюжину мест, где я мог бы сделать секс чуть менее откровенным, чуть более кулуарным, неявным, изменив лишь несколько слов (типа: «Чёрт, на ней не было даже доморощенного фигового листика!»). (Чуть меньше колорита, конечно же, но раз надо, значит, надо.)

Но я не вижу, как выкинуть секс и религию. Если я это сделаю, от истории ничего не останется.

Эта история должна показать полностью свободный (в смысле философских клише) взгляд на современную человеческую культуру с нечеловеческой точки зрения Человека с Марса. В соответствии с этой установкой, я ни одну вещь не признаю само собой разумеющейся и волен раскритиковать всё, что угодно, от Девочек-скаутов и Маминого Яблочного Пирога до идеи патриотизма. Никаких священных коров любого вида, никаких поклонов и любезностей в сторону королевской ложи – такова общая идея.

Но, помимо двух дюжин несерьёзных сатирических нападок, есть две главные цели, которые я атакую, две самые большие, самые жирные священные коровы, два неявных допущения нашей Западной культуры, которые каждый автор обязан признавать хотя бы на словах, одно относительно религии, другое – относительно секса.

Что касается религии, то первая аксиома Западной культуры – это концепция личностного Бога[209]. Вам разрешено оспаривать любой аспект религии, кроме этого. Если вы попытались это сделать, вы становитесь плюсплюс антихорошим мыслепреступником[210].

В вопросах секса наша первая культурная аксиома гласит, что единственным приемлемым вариантом является моногамия. Автору разрешено сколько угодно писать об изнасилованиях, инцесте, прелюбодеянии и специфических извращениях… если при этом он намекает, что все эти вещи, безусловно, греховны или, по крайней мере, социально неприемлемы – и что за них придётся расплачиваться, публично или путём раскаяния. (Почему цензоры ополчились против леди Чаттерлей и ее любовника? Причиной были отнюдь не их поднадоевшие односложные слова, а тот факт, что им нравилось прелюбодеяние – и оно сошло им с рук – и после они жили долго и счастливо.) Всё это дело сильно смахивает на коммунистическую «критику»… при Коммунизме можно критиковать что угодно и какого угодно товарища (по крайней мере, теоретически), если вы не замахиваетесь на базовые положения марксизма.