Он тоже беспокоился. Макс писал в Стрэтфорд-Хаус, но ответа не получил. Неизвестно, поехали ли молодые женщины в Суссекс или куда-то еще? А может, Боже упаси, Фенвик узнал, где они, и послал за ними своих людей?

— Я уверен, что с ними все в порядке, — постарался успокоить ее Макс. — Я послал письма и думаю, на днях придет ответ.

— Я надеюсь.

Оливия лежала тихо, пока Макс водил полотенцем по ее ноге.

— Макс?

— Хм?

— Это лекарство, которое он мне давал, не помогает. Мне становится хуже.

Она посмотрела на него. В ее взгляде был страх, но глаза были ясными.

— Я этого не допущу, Оливия. Скоро привезут хинин. Еще пару дней и…

— Я не выдержу, Макс. Я чувствую, как темнота поглощает меня. Я борюсь, но это так легко, так приятно — проваливаться в нее.

— Нет!

— Я не хочу покидать тебя.

— Ты не можешь меня покинуть. Ты нужна мне, Оливия.

— Может быть, мне поможет лосьон.

— Лосьон?

— В моем… багаже. Я оставила его на постоялом дворе в Прескоте.

— Твоя служанка попросила прислать твой багаж. Он здесь.

— В моей маленькой сумочке, в стеклянном флаконе есть лосьон. Это снадобье называется хинная кора, оно изготовлено из коры какого-то перуанского дерева. Его подарила мне одна женщина, которая тоже болела малярией… Она сказала, что лосьон смягчает кожу, ставшую болезненно сухой после лихорадки, и он улучшает самочувствие.

Макс тут же встал и подошел к туалетному столику, куда Кора выложила косметику Оливии, розовая бутылочка была видна издалека. Макс схватил ее и отнес Оливии.

— Скажи мне, что делать.

Она покачала головой, и ее глаза закрылись.

— Я так устала, Макс. Я хочу спать.

— Оливия, — резко окликнул ее Макс, — что я должен делать с этим лосьоном?

— Разотри его… по всему телу… — пробормотала она.

Внезапно глаза Оливии закатились.

— У нее всего лишь обморок, — пробормотал Макс. Все же он потрогал пульс у нее на шее: он был сбившимся и быстрым. Но он был.

Макс открыл флакон и понюхал — запах был неплохой. Затем он опустил в жидкость указательный палец и растер ее между пальцами. Лосьон был густой и немного маслянистый.

Макс поднял руку Оливии, намазал лосьон на бледную сухую кожу и начал втирать его, пока он не впитался. Потом он стал методично втирать лосьон в другую руку, в грудь, живот, ноги, ступни и даже между пальцами ног.

Ему показалось, что Оливия выглядит по-другому, а лицо уже не такое изжелта-бледное. На дне флакона оставалось еще немного лосьона, и он, осторожно перевернув Оливию, натер им ее спину.

Его взгляд упал на часы, и Макс увидел, что уже почти полночь. Он сел в кресло рядом с кроватью, наблюдая, как Оливия борется за каждый вдох.

— Я люблю ее, — сказал он вслух. Он не знал, как жить дальше, если он ее потеряет.

Оливия проснулась, почувствовав себя немного лучше, только глотать было трудно — горло пересохло.

— Пить, — слабо прошептала она.

Сразу же рука подхватила ее за шею, поднимая достаточно для того, чтобы поднести к ее губам стакан с водой.

Вода была прохладной, и уже после первого глотка стало легче.

— Спасибо, Макс, — пробормотала она, когда он снова опустил ее на подушку.

— Как ты поняла, что это я?

Его низкий голос дарил ей такое же наслаждение, как и прикосновения. Оливия улыбнулась. Просто… он был рядом. И ей казалось, что был всегда. Интересно, сколько прошло времени с тех пор, как она приехала в Прескот и заболела? Оливия понятия не имела.

Пока у нее не было сил говорить, но скоро она ему все расскажет, А пока она улыбнулась и прошептала:

— Я просто знала.

Как только у нее появятся силы, Оливия скажет ему, что сожалеет, что попросила оставить ее одну. Тот Макс, который заключил пари с Фенвиком, был другим человеком, не знавшим, какая Оливия на самом деле.

Она всегда знала, что ее болезнь отпугнет от нее всех поклонников. Оливия думала, что ни один мужчина не захочет ее, узнав, как она больна.

А Макс все еще здесь. Он знал про нее все, спал рядом с ней в самые страшные для нее минуты, и все равно он был рядом.

В прикосновениях Макса чувствовалась какая-то врожденная мужская грубоватость, и ей это нравилось. Ей нравилось, как он прижимал ее к себе, когда ей было плохо. Каким успокаивающим было его ровное дыхание, когда Оливия приходила в сознание во время приступов лихорадки.

— У тебя упала температура, — сказал он, и его глаза сияли.

— Нет. Но мне стало лучше.

— Это из-за перуанской хинной коры?

— Хинной коры?

— Ты попросила меня вчера натереть тебя этим лосьоном — и я натер тебя всю с головы до ног.

Оливия тихо засмеялась:

— Неужели? Я не помню.

— Ты была без сознания.

— Не знаю, может, это и от лосьона. — А может быть, это просто был Макс. Его нежная забота заставила отступить малярию.

Он заключил ее в объятия.

— В таком случае ты всегда должна носить этот лосьон с собой, и в достаточном количестве.

Оливия положила ему голову на плечо.

— Спасибо.

— Тебе действительно лучше? — Сколько надежды было в его голосе.

— Да. Я знаю по опыту, когда температура начинает падать. Сейчас ее больше нет.

— Слава Господу. — Макс поцеловал ее в лоб.

— Макс?

— Да?

— Я была ужасной, да? То есть когда была больна? Я знаю, что я бываю не совсем в сознании. Мои сестры говорят, что я что-то бормочу, ворочаюсь, и все такое. А однажды я накричала на них и швырнула горячий суп в Джессику.

— Могу поспорить, что именно Джессика заботилась о тебе, когда ты снова заболела, несмотря на этот инцидент с горячим супом.

— Да.

— Она любит тебя без всяких условий.

Наступила короткая пауза, а потом Оливия, поколебавшись, нерешительно спросила:

— А ты?

Макс немного отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Я тоже тебя люблю, Оливия. Я думал, что я тебя теряю… — Он покачал головой, его глаза потемнели. — И я еще никогда не чувствовал себя таким потерянным. Ты нужна мне, ты стала частью меня, и мне невыносимо думать, что я могу тебя лишиться.

— Прости меня.

— Простить? За что?