Дэвид дико оглянулся на соседей по вагону, пытаясь стряхнуть это видение, но оно словно перескользнуло на них вместе со взглядом, заразило собой, придав лицам уродливые собачьи черты – отвисшую скошенную челюсть довольно смазливой вроде бы блондинке, узкую башку и широко расставленные глаза небритому механику, возвращающемуся с ночной смены. Он попытался обрести спасение в открытой газете, которую читал сидящий впереди, и принялся напряженно водить глазами по строчкам, не обращая внимания на неприглядное впечатление, которое производит. Но на карикатуре внизу был нарисован волк, и он быстро отвернулся, чтобы уставиться сквозь пыльное стекло на проплывающие мимо магазины. Постепенно ощущение гнетущей опасности немного отпустило. Но карикатура все-таки что-то зацепила у него в памяти, напомнив о другом подобном рисунке, времен еще Первой мировой войны. Что изображал волк или пес на той более ранней карикатуре – войну, голод или жестокость врага, он сейчас бы уже не сказал, но тот не оставлял его сны неделями, таился в темных углах, поджидал на верхней площадке лестницы. Позднее он пытался объяснить эти страхи тем, что с присущей ребенку наивностью излишне конкретно воспринял символику карикатуры, но убедить себя до конца так и не сумел.

Кондуктор проворчал название одной из центральных улиц, и Дэвид опять затерялся в толпе, найдя облегчение в беспрерывном движении и мимолетных столкновениях с плечами прохожих. Но когда штамп-часы издали свое протяжное мелодичное «банг!» и он повернулся, чтобы сунуть свою карточку в компостер, девушка за стойкой подняла взгляд и улыбнулась:

– За собаку тоже будете пробивать?

– За собаку?!

– Ну да, только секунду назад здесь была. Прибежала прямо за вами, будто вы ее – в смысле, будто она ваша. – Она коротко фыркнула себе под нос. – Наверное, миссис Монморанси прислала кого-то из своих мастифов поразнюхать настроения среди рабочего класса.

Он продолжал туповато таращиться на нее.

– Шутка, – терпеливо пояснила она и вернулась к работе.

«Надо взять себя в руки», – услышал он собственное бормотание, пока лифт бесшумно опускал его в полуподвал.

Дэвид беспрестанно повторял эту банальную фразу, пока торопливо бежал в раздевалку, оставлял там пальто и пакет с бутербродами, быстро и тщательно причесывался, опять бежал по все еще пустынным проходам между прилавками и занимал свое место в отделе носовых платков и носков.

«Это просто нервы. Я не спятил. Но все равно надо обязательно взять себя в руки».

– Конечно спятил. Разве ты не знаешь, что, когда человек разговаривает сам с собой и никого вокруг не замечает, это первый симптом сумасшествия?

Рядом остановилась Гертруда Риз, направляющаяся в отдел галстуков. Светло-каштановые волосы, усердно завитые и уложенные, обрамляли серьезное, не слишком-то миловидное личико.

– Извини, – промямлил он. – Просто я что-то нервничаю.

А что еще скажешь? Даже Гертруде.

Она скорчила сочувственную гримаску. Рука ее скользнула через прилавок, чтоб на мгновение стиснуть его пальцы.

Но даже когда он смотрел ей вслед, машинально расставляя перед собой коробки с образцами, этот новый вопрос молотом бу́хал у него в мозгу. А что еще скажешь? Какими словами все это опишешь? А раз уж на то пошло, кому? В голове у него промелькнуло с десяток имен, которые столь же быстро исчезли.

Одно осталось. Том Гудселл. Он расскажет Тому. Сегодня же вечером, после занятий по оказанию первой помощи.

Покупатели уже понемногу просачивались в подвальчик. «У него одиннадцатый размер, мадам? Да, у нас есть совершенно новые фасоны. Вот, и шелковые, и нитяные». Но даже их неуклонно растущее число не придало ему чувства безопасности. Толпясь между прилавками, они образовывали преграду, за которой могло таиться что угодно. Он постоянно вытягивал шею, пытаясь заглянуть за их спины. Какой-то малыш, который случайно забрел за прилавок и наткнулся на его коленку, до смерти его перепугал.

Обеденный перерыв наступил для него раньше обычного. В раздевалку он подошел как раз вовремя, чтобы перехватить Гертруду Риз, которая нерешительно пятилась из темного коридорчика.

– Собака, – выдохнула она. – Огромная. Жутко меня напугала. Он еще про нервы говорит! Интересно, откуда она тут взялась? Осторожней. На вид она злая.

Но Дэвид, побуждаемый внезапной безрассудностью, порожденной страхом, уже оказался внутри и включил свет.

– Никакой собаки не вижу, – объявил он.

– Ты чокнулся. Она точно там. – Ее лицо, опасливо показавшееся из-за дверного косяка, удивленно вытянулось. – Но точно тебе говорю… Ой, наверное, она выскочила через вторую дверь.

Он не стал ей говорить, что вторая дверь была заперта на засов.

– Наверное, кто-то из покупателей привел, – нервозно затрещала она. – Некоторые, видать, не могут ходить по магазинам, если не прихватят с собой парочку русских волкодавов. Хотя такие обычно не забредают в подвальчики вроде нашего. По-моему, надо ее все-таки найти, пока мы не начали обедать. На вид она опасная.

Но он едва ли ее слышал. Он только что заметил, что его шкафчик открыт, а пальто вытащено из него на пол. Коричневый бумажный пакет со съестным был разорван, а его содержимое перерыто, словно туда залезло носом какое-то животное. Нагнувшись, он увидел на бутербродах черные маслянистые пятна, а ноздрей коснулась знакомая тошнотворная вонь.

Том Гудселл, которого он разыскал ближе к вечеру, пребывал в каком-то нервическом, неугомонно-болтливом настроении. Его призвали, и через неделю ему уже следовало прибыть в часть. Пока они потягивали кофе в пустой закусочной, из Тома потоком изливались воспоминания о старых временах. Дэвид слушал бы и с несколько большим интересом, если бы его внимание то и дело не отвлекали неясные тени, мелькавшие за окном. Постепенно ему удалось повернуть разговор на предмет, целиком завладевший его мыслями.

– Сверхъестественные создания в современном городе? – переспросил Том, которого, похоже, подобный поворот беседы ничуть не удивил. – Ну конечно же они должны отличаться от духов вчерашнего дня! Каждая культура создает своих собственных духов. Смотри: в Средние века строили соборы, и очень скоро вокруг них начали болтаться какие-то серые тени, беседующие с горгульями по ночам. Нечто подобное обязательно должно приключиться и с нами, со всеми нашими небоскребами и фабриками. – Он говорил горячо, с присущим ему поэтическим пылом, словно с самого начала намеревался обсуждать именно эту тему. Он мог целый вечер проговорить абсолютно о чем угодно. – Сейчас объясню, как это получается, Дэйв. Мы начинаем с отрицания всех устаревших взглядов и суеверий. Почему? Да потому, что они принадлежат эпохе деревушек и замков. Они просто не в состоянии укорениться в новой среде обитания. Наука становится все более материалистичной, доказывая, что во Вселенной ничего нет, кроме неуловимых пучков энергии. Как будто, раз уж на то пошло, неуловимый пучок энергии сам по себе ничего не значит.