- Как грустно, - тихо заметила я и отвела взгляд в сторону, в глазах стояли слезы.

- Любовь часто трагичная, - продолжил Виталик. - Или вот… Мой дедушка мечтал стать художником. Поступил в академию, рисовал случайные портреты, пока не встретил лицо, которое не смог забыть.

- Это была твоя бабушка?

- Не перебивай. Он ее, в конце концов, нашел. Бросил учебу и устроился помощником ювелира, чтобы сделать кольцо, с которым нельзя получить отказ. Невозможно. Яна, не пыхти, разумеется это была моя бабушка. Целый год он учился, работал, копил и, наконец, осуществил задуманное. Тонкое серебро – денег все равно не хватало – и несколько лепестков из золота с тремя желтыми цитринами на бутоне. Живой тюльпан из металла, потом они поженились.

- И жили долго и счастливо? – мне не терпелось узнать финал. Больше всего поражало, как спокойно Виталик рассказывал сюжеты для самых слезливых фильмов мира, если бы это можно было переложить на кинопленку. Как будто знал, что за красивым фасадом всегда прячется неприглядное содержимое.

- Счастливо, - серьезно кивнул в ответ. - Но не долго. Его рано не стало. Бабушка говорила, что у него было две любви: жена и ювелирная лавка. С первой жил – во второй умер. Сердечный приступ. Бабушка так и не смогла оправиться от горя и никогда больше не вышла замуж. Не уверен даже, что у нее кто-либо был.

- А что дальше?

- Ничего особенного. Быт, работа, чтобы поднять дочь, а потом и внука. Постепенно она продала все украшения, которые создал мой дед, кроме того кольца. Именно с ним я сделаю предложение своей невесте, - неожиданно мягко закончил Виталик. Я с интересом посмотрела в его черные глаза, чтобы понять, шутит ли он. Не шутил.

- Когда решишь выгодно для себя жениться? – не знаю почему, но мне хотелось разозлить его, поругаться, отвернуться к окну и, наконец, заснуть, чтобы больше ни о чем не думать.

- Если тебе так удобно думать, то да.

Ну вот, какая ссора, когда с тобой так быстро соглашаются? Я уж было настроилась на затяжную перепалку, а теперь обиженно шмыгнула носом, понимая, что говорить нам дальше не о чем.

- Расчет не отрицает чувств. Будем надеяться, что я полюблю ту, с которой мне по-настоящему хорошо и комфортно

- И вы вместе ускачете на единороге в свою Нарнию, - едва слышно отозвалась я, ощущая нечеловеческую усталость.

Игнатов задвинул наши столики обратно и твердо сказал:

- Яна, ложись спать, если сможешь. Тебя ждет долгий день.

Я хотела спросить еще что-то, но почувствовала, как мои веки тяжелеют, как свет становится рассеянным и мутным и все вокруг, наконец, поглощает прекрасная, спасительная тьма. Голова откинулась на спинку кресла, но через мгновение я ощутила, что уперлась виском во что-то мягкое. Свитер Виталика. Он заправил выбившуюся прядь обратно мне за ухо и также опустил свое сиденье, чтобы было удобнее опираться на него. Сквозь сон я поймала странное ощущение тепла, будто снова оказалась дома.

Впервые за долгое время мне стало хорошо.

Я не понимала, что происходит.

Немцы почему-то говорили на английском, переводчик фирмы посредника выдавал свою версию на русском, а Игнатов, тихими рваными репликами, обращенными ко мне, превращал эту тарабарщину в человеческий язык. Через полчаса мой мозг отключился, и я стала смотреть в окно.

Офис агентства находился на двадцать седьмом этаже и все, что я могла разглядеть со своего места – серое безжизненное небо с редкими воронами. Как говорится, похорошела Москва при Собянине. Так хотелось подойти к панораме и насладиться видом раскинувшегося под твоими ногами города, но вместо этого вслушивалась в косноязычные термины и лексические костыли. Через час почувствовала голодное урчание в животе, после подписания контракта нам подготовили экскурсию, и праздничный банкет на завтра. Если меня не покормят прямо сейчас, то вся дальнейшая программа рискует сорваться, а вместо банкета проведут поминки.

Я с опаской посмотрела на контракт в руках Игнатова. Толстенький. Мы застряли на третьей странице и не двигались с места. Представители, через которых работала Мельница вели себя по-хозяйски, иногда переходя границы вежливости. Формулировки, взгляды, неудобные вопросы и то, как Виталику не давали ответить – все указывало на то, что нас ткнули носом в наше место где-то на задворках бизнеса.

Я благоразумно молчала даже в те моменты, когда директор – долговязый блондин с цепким сканирующим взглядом – обращался непосредственно ко мне. Не знаю, насколько это было правильно, Виталик быстро принял правила игры и отдувался за нас обоих, используя обезличенное «Наша фирма».

Наша фирма придумала идею рекламы.

Наша фирма подготовила сценарий.

Наша фирма отсняла пробы.

Я кивала, внутренне сжимаясь под тяжелым взглядом того долговязого. Игнатов злился, тембр его голоса налился свинцом, он использовал все более сложные обороты, которые даже я понимала с трудом, что говорить о бедных немцах. Те натянуто улыбались в попытках подстроиться под вечно меняющуюся тональность нашей песни.

- Кажется, мы зашли в тупик, - долговязый вскинул брови и, растопырив длинные пальцы, упер ладони в стол. Вылитый богомол.

- Очевидно, - спокойно ответил Виталик. Меня не мог обмануть лишенный эмоций взгляд начальника. Глаза чернее ночи, плотно сжатые губы, напрягшаяся фигура и жар, волнами исходивший от его тела – Игнатов был в бешенстве и едва сдерживал себя.

- Если вы не подвинетесь в третьем и седьмом пункте, то нам придется закрыть переговоры или перенести их на завтра, - немцы что-то загомонили на родном языке, а переводчик непонимающе хлопнул огромными глазами. Встреча, которая должна была продлиться не больше десяти минут, рисковала затянуться на несколько дней, и никому из нас это не нравилось.

Я опустила руку под стол и тихо коснулась пальцев Игнатова. Он горел, и этот огонь током ударил по мне. Виталик ощутимо вздрогнул, когда я положила ладонь на его колено. Бросил удивленный взгляд в сторону, а я ответила мягкой поддерживающей улыбкой: «Ты все сможешь, я в тебя верю, я рядом». Стало жарко, как может быть только в июльский полдень, когда все вокруг засыпает от изнуряющего зноя. Казалось, это напряжение продлится вечно, как вдруг он расслабился.  Откинулся на спинку кресла и абсолютно спокойно посмотрел на оппонента. Но когда я попыталась убрать руку, резким движением прижал ее обратно, переплетая наши пальцы.

- Мы пересмотрим третий пункт, только если вы полностью удалите десятый, -  он в открытую изучал долговязого, молчание затягивалось тугим узлом – петлей на шеях ничего не понимающих инвесторов. Я стала считать секунды, загадав, что все закончится на цифре тридцать.

Шесть. Богомол скривился в ухмылке и скрестил руки на груди.

Двенадцать. Переводчик украдкой покосился на часы.