твоего же блага, Марта, – сказал Уильям, и от его голоса повеяло холодом зимы.

Еще вчера этот холод пробрал бы ее до мозга костей, заставил склонить голову и подчиниться. Но теперь она обрела неуязвимость. Женщина поняла, что Уильям имел над ней власть лишь потому, что она в это верила.

– Меня зовут не Марта, – проговорила она.

Его брови сдвинулись, а левый – здоровый – глаз почернел от ярости, но голос по-прежнему был холодным, невозмутимым и колючим, как лед.

– Тебя зовут Марта, и ты моя жена. – Он словно думал, что, если произнесет это вслух, это станет правдой и она опять ему поверит.

– Меня зовут не Марта, – повторила она. – И я тебе не принадлежу.

Она попятилась и шагнула на тропу, идущую вдоль утеса. Увидела, что стоит очень близко к обрыву и если сделает еще один шаг, ступит в пропасть.

«А ведь я могла бы улететь, – подумала она. – Улететь в небо, и Уильям никогда бы меня не нашел. Я стала бы свободной, как ястреб, и навсегда бы перестала быть мышкой и бояться угодить в его капкан».

(Трусишка ты маленькая.)

Снова Саманта; Саманта вечно ее донимает, вечно твердит, что нужно быть сильнее, стараться лучше, бороться.

Но я больше не хочу бороться. Я устала. Я же пыталась с ним бороться, пыталась убежать – и посмотри, где я теперь!

(Да, посмотри, где ты теперь.)

Не хочу бороться. Надоела эта боль. Хочу освободиться…

(Посмотри, где ты.)

Это так тяжело…

(Посмотри же.)

– А ну, отойди оттуда, Марта, – сказал Уильям, и впервые она услышала в его голосе тревогу. – Ты слишком близко к краю.

Он уже стоял в двух шагах от нее. Если мужчина ее схватит, если вцепится в нее своими сильными руками, она пропала. Не останется Саманты. Кулаки Уильяма уничтожат ее, не оставят ей ни единого шанса.

(Не дай ему тебя схватить.)

«Я знаю, – хотелось крикнуть ей. – Знаю, что нужно делать, и не надо мне указывать, ведь ты всего лишь маленькая девчонка, которая раскомандовалась, и…»

(Тогда сделай это.)

Уильям подошел еще на шаг и оказался на расстоянии вытянутой руки. Его правый глаз выглядел ужасно; из него сочилась черная кровь.

Она вспомнила свой опухший после побоев глаз; вспомнила, как ничего не видела с той стороны, даже кончик своего носа.

Уильям занес свою огромную лапу – не руки у него были, а лапы, гигантские и опасные, как у зверя, – но Мэтти уже сдвинулась с того места, бросилась вправо, туда, где он не мог ее увидеть.

«Даже мышки кое на что способны, – подумала она. – Они умеют бегать так быстро, что их почти не видно – лишь заметишь ее краем глаза, и она исчезнет. А Уильям совсем ничего не видит. Ничего».

Мэтти метнулась вправо, потом вперед и развернулась, прежде чем Уильям успел понять, что случилось. Она обхватила руками его спину и толкнула что было мочи.

Уильям зашатался, уронил винтовку и закричал:

– Ах ты, сучка проклятая!

Но не упал.

Она почти запаниковала, почти бросилась бежать, опасаясь, что Уильям повернется и схватит ее, но недаром он учил ее – и многократно повторял урок, – что всякое дело нужно доводить до конца и делать как следует, что грех бросать на середине.

Уильям начал разворачиваться к ней; левый глаз его горел, в нем не осталось льда, чтобы заморозить ее сердце.

Она же ринулась ему навстречу, раскинув руки, и он потерял равновесие и на этот раз упал; он пытался удержаться, зацепиться за опору, но хватал только воздух.

Уильям упал вперед, туловище свесилось за край скалы, а ноги по-прежнему находились на земле. На миг он замер на краю, как качели, – половина тела зависла в воздухе, а вторая все еще цеплялась за утес.

– Марта! – проревел он.

– Меня зовут не Марта. Меня зовут Саманта! – И она толкнула его ногой.

Толкнула совсем чуть-чуть; каких-то пары сантиметров хватило, чтобы нарушить равновесие, а дальше бездна потянула его за собой, и раздался протяжный крик.

Мэтти стояла на краю, пошатываясь и дрожа всем телом. Затем упала на колени, на живот, подползла к самому краю и посмотрела вниз.

Пропасть была глубокой – такой глубокой, что даже Уильям не смог бы выжить после такого падения. А даже если допустить, что он выжил, то переломал все кости; на помощь ему никто не придет, и он так и будет лежать там и умирать в страхе и одиночестве.

Сердце наполнилось лучистой радостью, счастьем, которого Мэтти никогда не знала.

– Его больше нет, – пробормотала она. – Его больше нет.

Мэтти заплакала, затряслась всем телом, не зная, что делать дальше. Ее монстр умер, она его убила, и он никогда больше не будет преследовать ее и являться ей в кошмарах. Она стала свободной.

Женщина отползла от края, оттолкнулась ладонями и встала на четвереньки, а потом каким-то чудом поднялась на ноги, хотя все ее тело дрожало. В глазах потемнело, и она испугалась, что упадет в обморок, но глубоко вздохнула и удержалась на ногах.

Си Пи по-прежнему лежал в снегу, но уже не лицом вниз; он перевернулся и открыл глаза.

– Си Пи! – воскликнула она и бросилась к нему.

На снегу виднелась кровь, но ее было совсем мало – лишь маленькое красное пятнышко на белом.

– Я думала, ты умер, – сказала Марта и снова заплакала.

– Да ладно тебе, – он махнул рукой в ее сторону; видимо, то был жест утешения. – Не реви. Все в порядке. Я видел, что ты сделала. Ты очень смелая. Самая смелая девчонка, которую я знаю.

– Значит, ты больше не считаешь меня трусишкой? – всхлипывая, спросила Мэтти.

– Да знаешь… зря я так тебя назвал. Я иногда веду себя как полный придурок.

– Точно, – ответила она и еще сильнее зарыдала.

– Тебе необязательно со мной соглашаться, – нахмурился Си Пи. – Слушай, помоги снять рюкзак, а? Я как черепаха, перевернувшаяся вверх брюхом.

Мэтти вытерла варежками лицо и помогла ему ослабить ремешок на правой руке. Он оттолкнулся и освободил левую руку, сбросив рюкзак на снег. Мэтти увидела место на плече, куда попала пуля: кровь промочила куртку, а из дыры торчал пух.

Си Пи проследил за ее взглядом и произнес:

– Похоже, ничего страшного. Не буду притворяться, что мне совсем не больно, это глупо, но, кажется, выстрел не задел важные органы. Целился-то мужик в сердце, это ясно, и если бы попал из этого слоновьего ружья, то меня бы разорвало на кусочки. Но из-за глаза у него, видимо, прицел сбился. И