– Тишина? – спросил старший помощник, когда Пруст поднялся на мостик.

Спросил негромко, не желая привлекать внимание рулевого.

– Тишина, – в тон ему ответил капитан. – Осталось двадцать пять минут.

Они были опытными цепарями, не впервые оказывались на неизведанной планете, не впервые уходили в поиск, оставаясь один на один со всеми опасностями, о которых… они ничего не знали. Не впервые. Но Мартина заставляла их нервничать.

– Позволите вопрос? – ещё тише произнёс старпом.

– Разумеется.

– Ходят слухи… Вы понимаете, капитан, я не уверен, просто хочу проверить слухи…

– Задавайте вопрос, Яков.

– Ходят слухи, что астрологи не видят звёзд, – выдохнул офицер. – Говорят, мы оказались в ловушке.

Ну что же, слухи не могли не появиться. Скорее всего, кто-то из капитанов неловко обмолвился в присутствии офицеров или «под большим секретом» рассказал о происходящем старпому или другому офицеру, с которым ходит по Пустоте уже много лет, а тот не удержал в себе… Да и какая разница? Пруст был уверен в двух вещах: первое – он никому ничего не говорил; второе – счёт до начала проблем пошёл на часы.

– Среди кого ходят слухи?

– Пока среди старших офицеров.

Но следующий шаг будет сделан быстро, и вскоре адмиралу придётся иметь дело или с недовольной толпой, или с паникой. Люди готовы рисковать, но только зная, что могут в любой момент унести с опасной планеты ноги. И кто знает, что они устроят, почувствовав себя загнанными в угол?

– Капитан?

– Командор дер Даген Тур считает, что аномалия носит временный характер, – ответил Пруст, но в ответ услышал выдох, больше походящий на всхлип – старпом надеялся услышать другой ответ.

«Если даже ты испугался, чего уж говорить об остальных…» – подумал Пруст и пожалел, что ответил честно.

– То есть мы влипли?

– Я согласен с дер Даген Туром.

– Почему?

– Потому что Тринадцатая Астрологическая распаковала и установила Сферу Шкуровича, – объяснил Пруст. – Они видели звёзды. А значит, и мы увидим.

– Когда?

– Через некоторое время.

– И сразу прыгнем домой?

Страх. Проклятый иррациональный, пожирающий душу страх. Бывалый старпом чувствует себя в ловушке и думает только о том, чтобы уйти. Ни о чём больше.

– Да, Яков, на Совете капитанов дер Жи-Ноэль чётко дал понять, что не намерен задерживаться на Мартине, – не моргнув глазом, соврал Пруст. – Мы уйдём сразу, как только увидим звёзды.

– И правильно!

– Ну…

Говорить банальности не хотелось, утешать, если честно, тоже – капитан счёл, что одной лжи будет более чем достаточно, хотел приказать помощнику сходить в радиорубку, но не успел. Рулевой, напрочь позабыв о субординации, закричал:

– Прямо по курсу!

И офицеры изумлённо замерли, разглядывая появившийся из ниоткуда крейсер.

* * *

Близняшка сияет настолько ярко, что самая тёмная ночь на Мартине кажется не более чем вечером. Сгустившимися сумерками, не способными зачернить планету до привычного Герметикону предела. Уже не день, но никогда ночь. Странное ощущение безвременья – свет не исчез, но и не остался. Поблёк, сделав краски серыми, но серыми не цветом, а фильтром, сквозь который всё равно пробивалась истинная суть.

Ночь Мартины не знает тьмы, но даже в ней, лишённой черноты, прячется ужас, делающий ночь по-настоящему тёмной.

Злой.

И такой её делали не опасные хищники или мистические существа, а люди. Беспощаднее зверей. Подлее демонов. Умнее и потому страшнее. Люди, принявшие решение убить. И ничто… ничто во всём мире не было способно поколебать их желание или вызвать в их душах сомнения.

Ничто и никто.

///

И нынешняя ночь получилась светлой и безоблачной – привычно для этих широт в это время года, – и в ярком свете Близняшки резко и весьма отчётливо выделялся силуэт гигантского цеппеля. Не большого – гигантского. Не обычного, только большого, но огромного, да к тому же двойного, состоящего из пары колоссальных «сигар», соединённых широчайшей палубой.

«Катамаранную» схему несколько лет назад придумал Нестор Гуда и предложил использовать для перемещения боевых аэропланов, создав первый в истории Герметикона воздушный авианосец. Его колоссальный цеппель – «Длань справедливости» был построен, опробован, одобрен и принят на вооружение. С тех пор в воздух поднялось несколько кораблей такого класса, однако они всё ещё были для Герметикона диковинкой.

И уж тем более для дальнего пограничья. Для планеты, на которой экспедиция первопроходцев вообще не предполагала встретить туземцев.

Но мир полон сюрпризов, и гигантский корабль неспешно скользил по чистому небу Мартины в сопровождении двух импакто, выглядевших на его фоне игрушечными. А находящиеся на мостике офицеры держались абсолютно спокойно и уверенно. Они были дома. Знали каждую скалу, каждое озеро, а их астролог пользовался прекрасными картами и с удивительной точностью вёл корабль даже ночью… И даже не сияй Близняшка, не заливай она всё вокруг причудливым полуночным светом, на точности расчётов это бы не сказалось. Астролог тоже был дома.

– Время? – громко спросил сидящий в кресле человек.

– Два часа, – так же громко и так же коротко ответил астролог. Его рабочий стол располагался позади кресла, и он прекрасно слышал вопрос.

– Мы подойдём к Экспедиции в «собачью вахту», Магистр, – добавил стоящий рядом с креслом капитан гигантского корабля. – Это хорошо, потому что под утро расслабляются даже самые опытные цепари.

– Не уверен, что к «собачьей вахте» соберутся все вымпелы, – произнёс третий мужчина. Он находился с левой стороны кресла и держался чуть ближе, чем капитан. Говорил мужчина негромко, и капитану приходилось прилагать усилия, чтобы не пропустить ни слова. Потому что третий никогда их не повторял.

Мужчины совсем не походили друг на друга. Капитан – высокий, очень худой, словно ему доводилось голодать и он до сих пор не оправился: щёки впалые, глаза запавшие, пальцы длинные, тонкие, но не музыкальные пальцы пианиста, а болезненно худые пальцы длинного мужчины. Он был одет в классическую повседневную форму капитана военного корабля, но без знаков различия. Третий – сухой и невысокий, с редкими волосами, едва прикрывающими голову и мышиной мордочкой: острый нос, маленькие бусинки глаз и вялый, безвольный подбородок. Когда третий говорил, за тонкими, бледными губами мелькали маленькие, острые зубы. Что же касается главного, то он был толст. Не полон, а неприятно толст: оплывшее лицо, висящие щёки, мясистый нос, жирные пальцы… И в кресле он сидел не только потому, что хотел продемонстрировать своё положение, – ему было трудно стоять. Магистр предпочёл кожаный плащ, под которым виднелся полувоенный пиджак с воротником-стойкой, такой же чёрный, как плащ, галифе и сапоги до колен. И очки с наглухо затемнёнными стёклами.