– Скажите, княгиня, у всех крестьян принято именовать императрицу матушкой? – вопросительно приподнял бровь граф де Сегюр. – Какая неслыханная фамильярность! Во Франции о таком даже речи не может быть.

– У русского человека сложное отношение к своей повелительнице, граф, – улыбнулась Софи. – Он почитает ее как божество и в то же время преклоняется как перед матерью. Как вы могли заметить, они обычно обращаются к ее императорскому величеству на ты, и она отвечает… О, простите, – прервала она себя. – Граф Данилевский! Вы тоже пришли на аудиенцию к ее величеству? – Она лукаво улыбнулась, хотя сердце екнуло и моментально взмокли ладони. Они больше не разговаривали с того момента, когда расстались у саней. Несколько раз она видела его издалека, в общей толпе, в салонах, могла слышать его голос, но он никогда не подходил настолько близко, чтобы можно было хотя бы поздороваться.

– Нет, княгиня, у меня послание для вас, – непринужденно откликнулся граф, кланяясь и протягивая конверт. – Князь Дмитриев пожелал, чтобы я передал вам это. В настоящее время он занят отчетом.

– О да, припоминаю, он говорил, что хочет уточнить некоторые детали завтрашнего дня. – Софи небрежно сунула бумагу в сумочку, подумав при этом, как легко человек может научиться лгать. – Мы говорили об особенностях отношения русского человека к властительнице, граф. Насколько мне известно, в Польше все несколько иначе?

– Польша в ее нынешнем состоянии, княгиня, весьма слабо напоминает страну моего детства, – проговорил Адам. – Тогда каждому поляку было ясно, кому он должен быть верен. – Пожав плечами, он продолжил: – Теперь же за исключением небольшого пространства, оставшегося под властью короля Польши, от них требуют верности и Австрия, и Пруссия, и Россия. На самом деле даже в той части Польши, что якобы принадлежит королю, настоящей властью обладает русский посланник. Король Станислав Понятовский – марионетка, и так было всегда.

– Не слишком ли сильно сказано, граф? – с плохо скрываемым интересом мягко полюбопытствовал герцог де Лилль.

Софи под незначительным предлогом покинула общество. Она знала, какое отношение у Адама вызовет ее вопрос. Для нее не было тайной его отношение к стране, в которой он родился, равно как и смешанное чувство собственной национальной принадлежности. Она понимала, что в настоящее время этот вопрос уже не имел для него такого значения, как раньше; обсуждение нового вопроса давало ей возможность под благовидным предлогом покинуть послов, развлечение которых во время аудиенций являлось ее прямой обязанностью. Она надеялась, что они уже забыли о том, что граф принес ей какое-то сообщение.

Послание было предельно сухо и деловито; ни единого словечка о любви, только точные указания. Завтра во второй половине дня ей следовало одной отправиться верхом на прогулку. Неужели он полагал, что ей придет в голову поехать на любовное свидание в санях с кучером?

От записки веяло каким-то холодом; вместо предвкушения наслаждения Софи почувствовала тяжесть на сердце. Адам не хочет этого. Он никогда этого не хотел, но отказаться не в силах. Неужели для него в этом нет ни радости, ни любви, а одна лишь грубая страсть? Может, именно об этом он думал еще в Берхольском, когда бросал тяжкие слова, рисуя ужасную картину грязного прелюбодеяния? А вдруг он таким образом просто хочет достичь своего, вынудив ее стать соучастницей?

На следующий день Софи, в полной решимости узнать ответы на все эти мучительные вопросы, ехала верхом вдоль берега Днепра. Ей не надо было доставать бумагу, чтобы сверить направление, весь маршрут четко отпечатался в сознании. Небольшой мостик появился ровно на том месте, где и должен был быть. Она повернула лошадь и направилась по льду на противоположную сторону. Все еще было холодно, но уже чувствовалось, что зима идет на убыль и солнце пригревает сильнее. Подтаявшая снежная корка похрустывала под копытами; лед тускло блестел. С замерзшего болота на другом берегу реки вспорхнула стая уток. Хлопая крыльями, они понеслись низко над землей, громкими криками возвещая тревогу. Что-то мрачное почудилось Софи в этой картине.

Рука непроизвольно потянулась к пистолету, пристегнутому к седлу. Но в следующий миг она с досадой покачала головой. Действие, конечно, совершенно естественное для заядлого охотника, но сегодня ее занимали отнюдь не утки.

Адам стоял на крыльце домика и смотрел на реку, дожидаясь ее появления. Искрящиеся под солнцем белоснежные просторы без малейшего признака человеческой жизни дышали глубоким покоем. В ожидании любимой женщины ему хотелось бы ощутить такой же покой и в своей душе, но там были лишь тоска и разочарование. Судорожно выхваченные полдня в снятом загородном домике не принесут счастья. «Интересно, а где Ева устраивала свои любовные встречи? – во всей своей мерзости всплыла невольная мысль. – Конечно, в отсутствие мужа у нее не было необходимости прятаться по углам. Может, она даже подбирала себе любовников из домашней прислуги, молодых здоровых лакеев или конюхов, горящих желанием угодить своей госпоже».

Содрогнувшись от отвращения, Адам развернулся на каблуках и ушел в дом. На столе стояли вино, оливки, блюдо с пирожными; печь дышала жаром. Диван застелен кашемировыми шалями. Изысканная картинка изысканного любовного гнездышка. В нетерпении он снова вышел на улицу. Софи легким галопом приближалась к нему на заурядной лошадке, которая не делала ей чести. Хан из соображений безопасности остался в Берхольском под присмотром Бориса Михайлова.

– Очень милое местечко! – Смеющаяся, сияющая, радостная, она легко спрыгнула с лошади. – Как замечательно ты все придумал, милый!

– Я же говорил, это не составляет труда, – проговорил он почти отстраненно, хотя всей душой рвался смеяться, радоваться вместе с ней и домику, и прекрасному пейзажу, хотел подхватить ее на руки, отнести в комнату, уложить на диван рядом с горячей печкой…

На оживленном лице Софи выразилось легкое недоумение, в глазах вспыхнула боль. Но она взяла себя в руки, вновь широко улыбнулась и сдернула с головы меховую шапку. Густые волосы рассыпались волнами по плечам.

– Ну показывай, что внутри. Если там хотя бы наполовину так, как снаружи, – это прекрасно! – Она потянула его за руку, не обращая внимания на молчание, и вошла в дом. – О, какая прелесть! Прелестный домик! – Она обняла его и, приподнявшись на цыпочки, крепко поцеловала в губы.

Медленно, почти нехотя руки его легли ей на талию. Адам прижал ее к себе; языки начали свою знакомую игру. Тоска и разочарование, снедавшие его, растаяли под жарким пламенем страсти. Прошла, казалось, целая вечность с тех пор, как они последний раз держали друг друга в объятиях, целая вечность в глубокой уверенности, что этого больше никогда не повторится. Он ощутил непреодолимое желание и принялся яростно стаскивать с нее одежду. Софи прильнула к нему, словно чуть отодвинуться означало просто оторвать кусок плоти. В спешке он царапал ее ногтями, но она едва ли замечала это, лишь прогибаясь, чтобы ему было удобнее, и не отрывала рта от его губ. Их слившееся, прерывистое дыхание красноречивее любых слов говорило о непреодолимом желании.