Адам не смог скрыть своего удивления от столь великодушного и явного прощения.

– Я тебя люблю, – сказал он. – Я никого не любил до тебя. Наверное, то было действительно ошибкой. Увлечением.

– Ты по ошибке принял страсть за любовь?

– Между ними есть разница, – с усилием выговорил он, – Но, слава Богу, они могут существовать вместе.

Софи прижалась к нему крепче, чувствуя себя бесконечно защищенной в его сильных руках. Душевная рана затянулась, словно ее и не было. Адам должен был выплеснуть свою боль, и во многом именно любовь помогла ему освободиться от мучительных сомнений.

– Не знаю, почему Ева согласилась выйти за меня, – продолжил он. – Может, я утомил ее своей настойчивостью. Я довольно богат, у меня безупречная родословная, к тому же… – горькая улыбка снова скользнула на его губах, – военная карьера супруга предполагает долговременные отлучки. Моя жена явно не страдала от моего отсутствия. – Нагнувшись, он поцеловал Софи и улыбнулся. – Ну вот я тебе все и сказал.

– Но ты чувствовал, когда мы были с тобой… что делаешь нечто подобное… что та грязь… переходит на нас? – с усилием выразила она главное, тревожно нахмурив брови.

– Да, – признался Адам. – Так было. Но этого больше нет.

Оставались еще другие вопросы – о смерти Евы, о ребенке, которого, по слухам, она носила. Но она не позволила себе их задать, а кроме того, к их любви это не имело никакого отношения.

– Мне кажется, – задумчиво произнесла она, – ты должен признать, что на тебе гораздо больше одежды, чем на мне. А это несправедливо.

Пушечные залпы, раздающиеся по всему Киеву, возвестили о начале ледохода на Днепре. Все население города, как местное, так и прибывшее с царским поездом, бесконечно радовалось наступлению весны, означавшему не только возрождение жизни, но и возможность снять с себя надоевшие шубы, оторваться от печек. Огромная потемкинская веселая процессия готовилась продолжить свое путешествие в Крым, теперь уже по воде.

Князь Дмитриев, стоя в апартаментах своей супруги, размышлял, насколько у него еще хватит сил сдерживать бушующую внутри ярость.

– Я хочу знать, куда вы направлялись вчера после полудня, когда вас видели верхом на лошади и без сопровождения, как всегда, в этой вашей отвратительной манере, – потребовал он объяснений своим холодным, бесстрастным тоном, который всегда означал крайнюю степень раздражения.

В комнате царил беспорядок; повсюду была разбросана одежда, там и сям стояли раскрытые чемоданы и корзины. Мария, застигнутая прибытием князя в разгаре сборов, была немедленно выставлена. Софи нарочито медленно скатывала в клубок длинные шелковые перчатки; мозг ее при этом лихорадочно работал. За последнюю пару недель она несколько раз посещала охотничий домик; до вчерашнего дня ее одиночные прогулки оставались незамеченными. Но вчера она попалась на глаза одному из офицеров – друзей Павла, и тот наверняка не замедлил сообщить об этом.

– Я всегда любила кататься верхом, Павел, и вам это хорошо известно, – с привычным равнодушием откликнулась Софья. – Эта моя привычка для вас не новость. – Повернувшись спиной, она взяла с кровати очередную пару перчаток и принялась критически их рассматривать.

– Куда вы ездили? – хлестнул следующий вопрос.

– Уток стрелять, – тем же тоном пояснила она. – Еще одно мое любимое занятие.

Рука с силой рванула ее за плечо. Он развернул ее к себе лицом. Переполненный злостью взгляд, казалось, прожигал ее насквозь.

– Вы моя жена! Сколь бы я ни сожалел об этом, этого не изменишь, – произнес Дмитриев, тщательно выговаривая слова. – Если вы полагаете, что ваша временная близость к императрице способна защитить вас и что ваша независимость может оставаться безнаказанной, вы глубоко ошибаетесь, Софья Алексеевна. Моя жена не имеет права ездить одна, куда ей заблагорассудится. Равно как и заниматься охотой, если это не общее придворное развлечение. Не за горами то время, когда вам придется вернуться под крышу моего дома. И тогда, дорогая моя жена, вы заплатите сторицей за все ваше пренебрежение, за каждый своевольный и дерзкий поступок. – Леденящий взгляд сковал ее как овечку перед волком. – Вы достаточно хорошо меня знаете, Софья Алексеевна, чтобы поверить моим словам. Вас ждет заточение в моем имении под Калугой; там я постараюсь еще раз сделать из вас приличную жену, Это мой долг. И на этот раз я его выполню, будьте уверены.

Он снял руку с ее плеча с брезгливой гримасой, словно испачкался. Софи чувствовала, как внутри все начинает дрожать мелкой противной дрожью; зародившись где-то в желудке, дрожь охватила ее полностью. Ни в коем случае нельзя показывать ему своего страха. Она молча отвернулась, надеясь, что он не заметит ее состояния. Он действительно испугал ее своими угрозами, напомнив о собственной власти над ней и переполняющей его ненависти, когда она полагала, что уже в состоянии справиться с этим, защищенная волшебным щитом любви. Обломки этого недолговечного щита ударили ее как кнутом, и она вся сжалась в ожидании нового удара.

Дмитриев вышел, хлопнув дверью. Она без сил опустилась на кровать, чувствуя невероятную слабость. Надо было быть самонадеянной дурой, чтобы столь бездумно провоцировать его. И когда закончится это путешествие…

Нет, об окончании даже не хочется думать. Впереди – весна. К тому времени когда императорский визит подойдет к концу, много воды утечет. Погладив живот, где никак не мог рассосаться тошнотворный леденящий комок, она встала и подошла к окну. Река ожила. Теперь по ней в разных направлениях плыли маленькие лодки; у берега на якоре стояли семь больших гребных судов, предназначенных для императрицы и ее свиты. По спущенным трапам как муравьи сновали люди: одни тащили мешки и корзины, груженные провизией; другие что-то докрашивали, прибивали, заканчивая приготовления к завтрашнему отправлению процессии вниз по Днепру.

Сколько же понадобится гребцов для такой армады, подумалось Софье. Сидя глубоко в трюмах величественных красных с золотом кораблей, будут ли они иметь хотя бы малейшее представление обо всей этой потрясающей роскоши, о невероятных затратах, которые возможны лишь благодаря их 238 собственному поту и крови? Задумывались ли они когда-нибудь, сгибаясь под плетью надсмотрщика, что значит принадлежать к иному сословию? Скорее всего нет, решила Софи Воображение тоже роскошь, которую не может себе позволить тот, кто занят тяжким трудом под постоянной угрозой наказания. Люди, населяющие эту бескрайнюю страну, безграмотные, закрепощенные, подчиняются старому правилу: душа принадлежит Богу, голова – царю, спина – барину. Таков незыблемый порядок жизни, и рабы никогда с этим не спорят.

Какие мрачные мысли! Душевную подавленность не могли развеять ни яркий солнечный день, ни волнение от предвкушения завтрашнего начала путешествия. В тоске и печали Софи отвернулась от окна.

И тем не менее наутро при посадке на корабль ее захватила волна всеобщего радостного возбуждения. Софье как старшей фрейлине была отведена каюта на императорском корабле. В каюте, помимо алькова, была еще отдельная комната для одевания, умывальник, письменный стол, несколько кресел. На судне были специальный музыкальный салон, библиотека, затянутая тентом прогулочная палуба, где пассажиры могли дышать свежим воздухом без опасения оказаться под прямыми лучами солнца. Даже после уже привычной исключительной роскоши екатерининского двора внимание к любой мелочи, способствующей полному удобству и наивысшему удовольствию, осуществленное под недреманным оком князя Потемкина, ошеломляло.