отсыревшей мебелью. Такое бесстыдство потрясло Шагги. Анни по двум шлакоблокам поднялась в передвижной дом бежевого цвета. В дверном проеме лежала большая немецкая овчарка. Шагги осторожно последовал за Анни, перешагнул через собаку, стараясь не наступить на нее и прижимая к груди школьный рюкзак. Дом на колесах был узкий и длинный, кухонька находилась по центру, а в дальнем конце располагался обеденный уголок в форме подковы. На скобах, вделанных в потолок, висел цветной телевизор, который быстрым четким голосом выкрикивал результаты скачек. В неглубокой раковине лежала гора грязной пластиковой посуды. Шагги увидел несколько муравьев, деловито снующих между рассыпанных кукурузных хлопьев.

– Па. Это я, – сказала Анни.

Шагги едва мог разглядеть человека, который сидел в обеденном уголке, сгорбившись над газетой и подчеркивая шариковой ручкой клички лошадей.

– Ты ел чего-нибудь? – спросила она. – Могу тебе овсянку сварить. Даже молоко могу тебе подогреть, если хочешь.

Человек со слезящимися глазами не ответил. Шагги увидел, как он отхлебнул что-то из старой кружки и продолжил подсчитывать результаты скачек. Шагги пытался не представлять себе здесь своей матери.

Анни открыла тонкую дверь в задней части дома и затолкала Шагги внутрь. Спальня походила на розовый дворец. Здесь едва поместились две односпальные кровати, на каждой лежало по одеялу с диснеевскими принцессами, а вдоль стен стояли узкие полки, на каждой выстроилось по дюжине радужных пони. В комнате было безукоризненно чисто.

– Извини за раскардаш, – сказала Анни, опускаясь на трехфутовый розовый ковер между кроватями. – Я стараюсь поддерживать тут порядок, но это нелегко, когда он сидит целыми днями в своей грязи. – Она похлопала по ковру рядом с ней, и Шагги втиснулся в узкое пространство на полу. – Что твоя мать делает, когда напьется? Она тоже вот так тупит?

– Нет, она сначала напивается, а потом начинает злиться, – сказал он. – Я боюсь, как бы она чего не сделала с собой.

– Типа не убила себя?

– Да. Иногда я перед школой прячу все таблетки в ванной. Я знаю, мой брат каждый день уносит с собой на работу бритву. – Он накрутил на палец розовую петельку на ковре. – Но больше всего я беспокоюсь, как бы она не сделала себе хуже. Она теряет достоинство. Люди ее вообще больше не хотят знать. Моя сестра из-за нее живет среди чернокожих за миллион миль отсюда. Мой старший брат пытается накопить денег и уехать.

Анни засунула руку под кровать и вытащила старую книгу-раскраску. Он почувствовал разочарование, увидев, что цвета она подбирала хорошо, но вылезала за линии.

– Когда шахта закрылась, мне пришлось остаться здесь и приглядывать за папкой, – сказала Анни. – Мамке было наплевать. – Она полистала страницы. – Не хочешь пораскрашивать? – спросила она вдруг.

Шагги отрицательно покачал головой. Он глаз не мог оторвать от полок с радужными пони, которые поглядывали на них со счастливым выражением на мордах.

– Хочешь поиграть с моими лошадками? – спросила Анни. Она внимательно наблюдала за ним, но он отрицательно покачал головой и напустил на себя равнодушный вид. – Мамка присылает мне их на Рождество и Пасху. Иногда она присылает точно такие, как и в прошлый раз, а потому я знаю, что ей это до лампочки.

Анни залезла на одну из узких кроватей.

– Вот, смотри: твоя мама заплела для меня у него гриву. – Она протянула Шагги малиново-розового пони. У лошадки была длинная фиолетовая синтетическая грива и такой же хвост, они были аккуратно заплетены и заканчивались бантиком из пластиковой клипсы от хлебного пакета. Анни схватила несколько других пони и спрыгнула с кровати на пол. Они все были из разноцветной пластмассы, у каждого нарисованы длинные ресницы и веселые улыбки.

– Ты бери Ириску, Сахарную Вату и Цветочка, а я – Ягодку, потому что она моя любимая. Остальные хотят украсть у Ягодки ее хорошенькие заколки для волос, но она самая быстроногая.

Пластмассовые пони напоминали толстеньких игрушечных собачек, но Шагги смотрел на них, как на волшебство. Анни позволила ему играть с лошадками, сколько его душа пожелает. Они разговаривали высокими мультяшными голосами, гоняли лошадок по покрывалам, расчесывали их гривы крошечными щеточками так, что пластик начинал трещать от статического электричества.

В конце концов Анни надоели пони, она забеспокоилась и заерзала. Ее тонкая рука принялась искать что-то под кроватью. Из-под розовых кружевных оборок она вытащила пепельницу из устричной раковины с кучкой сигаретного пепла. В пепельнице лежали два или три окурка. Анни приоткрыла окно, закурила кривую сигарету, чуть-чуть затянулась и выпустила дым в щелку. Она кивнула в сторону отца.

– Извини, у меня от него нервы расшатались.

Она предложила влажный окурок Шагги. Он надул губы и церемонно покачал головой. Анни пожала плечами и с глухим стуком соскользнула на пол, держа окурок в зубах.

Шагги гнал Сахарную Вату за Ягодкой по манежу из магнитофонных кассет, когда Анни вдруг спросила:

– Шагги, ты правда трогал письку Джонни Белла?

Ушибленная сторона его лица снова вспыхнула, когда он вспомнил Бонни Джонни, мальчишку из стиральной машины. Ему вдруг захотелось бросить игрушки девочки, оттолкнуть их от себя, словно они были свидетелями его грязных дел.

– Нет, – солгал он.

– Ну и как? – спросила она, словно и не слышала его ответа. Сигарета свисала из уголка ее рта, пока она лепила на бок пони наклейки в виде звездочек. Она делала это с выражением обыденности и скуки на лице, автоматически, как любой состоящий в профсоюзе труженик.

– Я сказал: никогда.

Она крепко зажмурила левый глаз, защищаясь от едкого дыма, поднимающегося от сигареты.

– Ну и хорошо. Я бы тоже сказала, что никогда. Но я трогала письки. Трогала у мальчишек О’Хини и у Франа Бьюканана.

– Но тебе всего девять лет! – сказал Шагги. Он теперь отодвинулся от пони. – А те мальчишки учатся в старшей школе.

– Мне десять с тремя четвертями. – Анни выдохнула длинную струйку дыма и добавила к ней идеальное изящное колечко. – Они меня просто затащили туда, где на старой шахте стоят лебедки, и дали хлебнуть «Бакфаста»[87].

– И ты не сказала отцу Барри? Их бы за это полиция упрятала в тюрьму.

– Нет. – Анни загасила окурок и положила голову на кровать – теперь она успокоилась. – Оно того не стоило. «Бакфаст» – чистая дрянь.

Ее беззаботность потрясла Шагги. Он снова подумал о матери, о том, как она побывала здесь с отцом Анни и его никотиновыми пальцами. Он знал, ей здесь жутко не нравилось, но все равно она пришла. Его вдруг обуяла ярость.

– Ты почему это сделала? – набросился он на Анни. – Почему девчонки всегда позволяют мальчишкам делать то, что тем захочется?