Через мутные сумерки - было видно, что наступает уже утро. - Курцер узнал подошедшего и встал, нащупывая в кармане ручку браунинга.

- В чем дело, лейтенант? - спросил он недовольно. - Лопнула шина или что?

Он хорошо понимал, что это не шина лопнула, это случилось что-то на дороге - и, может быть, весьма серьезное...

- А? - переспросил он, раздраженно морщась, так, словно не расслышал ответа, хотя лейтенант еще не успел ему ничего ответить.

Лейтенант стоял навытяжку, держа руку под козырек. Он быстро и звучно дышал и казался очень помятым, но рука около козырька не дрожала.

- Господин полковник, - сказал он, - дорога оказалась заваленной. Кроме того, впереди еще натянут стальной трос, у переднего мотоциклиста снесло голову.

- Недурно, - сказал Курцер тем спокойным, беспощадным и равнодушным тоном, который он всегда принимал в таких случаях. - Значит, одного уже нет? Ну-ка, я выйду.

- Когда автомобиль остановился, - быстро продолжал лейтенант, стараясь опередить его движения, - из кустов стали стрелять. У меня прострелена фуражка.

- Еще того лучше, - усмехнулся Курцер. - Да вы же герой, лейтенант!

- Когда я вышел из автомобиля, на меня из-за кустов выскочил мужчина, но я...

- Где он? - коротко спросил Курцер.

Происшествие было много серьезнее, чем он даже думал.

- Впереди лежит.

- Идемте, - сказал Курцер.

Он легко выскочил из автомобиля и широким, мягким шагом, похожий на быстро крадущуюся белую рысь, пошел по дороге.

Были только первые минуты рассвета. В неподвижном белом воздухе четко и ясно рисовались немногие предметы - круглые черные кусты по бокам дороги, черная же, тускло блестевшая в канавке вода и в перспективе несколько высоких, прямых деревьев. Деревья стояли совершенно неподвижно, как будто выхваченные одним взмахом ножа из целого куска фанеры или жести. Еще дальше, как за толстым, мутным стеклом, виднелось поле, кусты и тусклые красные крыши, вытянутые в одну нитку. Видимо, там находилась деревня. В ту секунду, когда Курцер выпрыгнул из машины, вдалеке пронзительно закричал петух. И в тончайшем, ломком, как ледок, от утренне-го холода воздухе его крик прозвучал особенно гулко.

"И пропел петел в третий раз", - вспомнилась почему-то Курцеру евангельская цитата.

Убитый лежал на дороге, полуоткрыв рот и показывая крепкие желтые, как каленые орехи, зубы. Около его головы уже наползла небольшая черная маслянистая лужица.

- Куда вы его? - спросил Курцер и опустился на корточки.

- В лоб, - поспешно сказал лейтенант. - Вам надо отойти с дороги, охрана обшаривает кусты.

- Вы уже связались с городом? - спросил Курцер, неотрывно смотря на убитого.

- Пока не удалось включиться в телефонную сеть. На большом расстоянии перерезаны провода.

- Здорово! - похвалил кого-то Курцер. - Молодцы! - и повернул ладонями кверху руки трупа.

При фонаре были видны желтые мозоли, толстая, продубленная кожа. Курцер даже слегка пощелкал по ней пальцем. Потом провел рукой по бокам брюк, где находились карманы.

- Ничего нет, - сказал стоящий над ним солдат. - Вот только, - он протянул маленькое круглое зеркальце в черепаховой оправе.

Курцер посмотрел на него, но в руки не взял.

Около накренившегося автомобиля стояла группа военных, человек восемь - десять. Из них двое в ординарной военной форме, забрызганные грязью, с винтовками старого образца, с примк-нутыми неуклюжими австрийскими штыками. Серый отблеск утра блестел в широких лезвиях штыков. "Откуда эти чучела?" смутно, не удивляясь, подумал Курцер. Он снова поглядел в лицо трупа. Оно было ничем не примечательно. Ординарнейшее широкое лицо с зеленоватой, неживой кожей городского жителя, все в мелких желтых веснушках. Нос широкий, расплывчатый. Небольшие висячие усы.

Курцер поднялся и резким движением отряхнул руки.

- Альфред! - позвал он лейтенанта и показал на солдат с примкнутыми штыками: - Это кто такие?

- С ближайшего полицейского поста, - ответил лейтенант. - Оказались поблизости и выскочили на выстрел. Пьяные. Видно, что шли к бабам. У одного новая женская рубаха под мышкой. Живут тут две недели и вот ничего не знают.

- Как это всегда и полагается регулярной охране, - спокойно констатировал Курцер. - Гарднеровская система работы. Недаром при нем уже убили одного наместника. Нет, все-таки придется сменить этого идиота.

Он подошел к солдату.

- Где ваш пост? - спросил он миролюбиво.

- За два километра отсюда, - ответил один солдат, робко глядя на него.

- А сколько вас всего? - спросил Курцер.

- Сорок пять человек рядовых и один лейтенант, - ответил тот же солдат.

- Сорок пять человек! Ну как же вы сегодня очутились тут?

- Мы были посланы в обход. И, кроме того...

- Вот что, братцы, - миролюбиво сказал Курцер. - Вы мне не врите, я не ваш комендант. Что там за обход? Два человека за две версты от поста? Что вы мне морочите голову, как глупенькому? И бабья рубаха у вас зачем-то?..

- Господин начальник может это проверить, - ответил бойко до сих пор молчавший солдат. - Так точно, посланы в обход старшим лейтенантом Родэ.

- Запишите, Альфред, Родэ - старший лейтенант, - сказал спокойно Курцер. - Бабья рубаха, бабья рубаха как сюда попала? - закричал он вдруг. - Что это вам - штык, ружье, револьвер? За каким чертом она вам?

- Мы по дороге должны были зайти... - робко сказал второй солдат.

- Ну? - крикнул Курцер.- Должны были зайти...

- К моей невесте, - наконец выдавил из себя первый. - Я вот и...

- Вот! - облегченно вздохнул Курцер. - С этого и следовало было начать. Значит, так: вы ушли с поста к бабам? Где же они живут?

Солдаты молчали, переминаясь.

- Черт вас возьми, ослов! - заревел Курцер во все горло и не топнул, а пнул ногой в землю. - Если вы будете молчать, я расстреляю вас на месте!

Он в самом деле был взбешен до крайности. Вся эта идиотская история с выстрелами из-за кустов, остановленным автомобилем, застреленным террористом, двумя перепуганными болвана-ми в солдатской форме, бабьей ночной рубахой - ее, распустив, держал перед ним Альфред, так что он досыта мог налюбоваться на все ее банты и кружевные оборки, - окончательно вывела его из себя. Он чувствовал, что может заорать во все горло, кинуться с кулаками, затопать ногами, вообще проделать что-то ужасное и смешное.

Он глубоко вздохнул, вытащил из кармана портсигар, подержал его и спрятал: это не годилось показывать - пальцы у него дрожали мелко и противно, и он сам не знал, от злости или от страха.