Отец заметил меня и выключил телевизор.

– Это мы с Аристархом основную пирамиду раскопали, – устало сказал он.

– Итиеша? – Я присела на диван.

– Хотели. Конечно, зеркальную, но кто же знал, что она на три с половиной мили…

Он замолчал. Я с нежностью подумала, что он здорово сдал, волосы стали совсем седыми, носогубные складки оформились в глубокие морщины.

– Сергей сообщил нам сегодня, ты собралась уехать. Куда?

– Он разве не сказал? Университет…

– Тайка, – перебил меня отец. – Просто скажи правду.

– Я не знаю, пап, – вздохнула я. – Куда-нибудь. Только за Сережу замуж я даже под наркозом не пойду, и работа директора в «Яриле» мне не нравится. У меня постоянно чувство, что я не живу, а проживаю какое-то время для галочки. И постоянно кажется, что еще чуть-чуть и начнется настоящая жизнь.

– Прости, ребенок, – он взял меня за руку.

– За что?

– Мне нужно тебе раньше было обо всем рассказать. Но мне казалось, что не стоит ворошить, что все в порядке…

Он отпустил мою руку, подошел к подоконнику, на котором стола пузатая бутыль коньяка и два бокала, налил янтарной жидкости на донышко, отхлебнул.

– Помнишь, я говорил о странном человеке, который подарил тебе сердце?

– Конечно.

– Одним из условий передачи было то, что я сохраню примерно в течение двадцати лет некий предмет.

– Саркофаг? Я его видела, он у стены в лаборатории стоит.

– Уже не стоит. Вчера утром он исчез.

– И что это значит?

– Сейчас я просто дословно могу повторить слова, которые когда-то услышал. Петля замкнулась, вернувшись к тому моменту, когда все началось.

– Это звучит очень странно.

– Еще не все. Дальше просто какой-то бред.

– Продолжай.

– Итиеш, – осторожно проговорил он, следя за моей реакцией. – Стальная змейка, желанный…

В глазах потемнело, как будто наступила ночь, моя личная ночь.

– Месть.

Почему-то ключом сработало именно последнее слово, я вскрикнула, прижав ладони к вискам, браслеты царапнули кожу щек. Девочки, вы, наверное, проголодались?

Он говорил Итиешу, что регенерация сердца занимает двадцать лет. Он отдал мне свое сердце, одно из двух, и лег в саркофаг на все эти годы. Он ждал меня. А я… Почему я вчера его не узнала? Наг, мое солнце, фараон и желание. Почему ключом сработала «месть», а не «любовь»?

Папа рухнул на диван, бокал покатился по ковролину, расплескивая свое содержимое.

– Значит, это все правда… Ты вернула нам жизнь, пожертвовав собой. Петля, а на самом деле все случилось совсем иначе…

– Ну что ты такое говоришь? – я разревелась. – Нет того иначе, есть здесь и сейчас, ты, мама, близнецы, целая планета.

– Но ты уйдешь с ним!

– Я люблю его, пап. Он… мое сердце, – я прижала ладонь к груди, – и его сердце мое.

Я опустилась на пол, спрятала лицо на отцовых коленях, как будто опять стала маленькой и принесла к нему свои девчоночьи беды.

– Но если вы с мамой меня не отпустите, я не смогу уйти.

– Маме ничего не говори. Она ни о чем не знает. Я думаю, что она забыла о том инциденте на смотровой площадке. Лия?

Я подняла лицо. Очень бледная мама стояла на пороге:

– Не знаю? Конечно, если тебе было легче думать так все эти годы.

Она промаршировала к окну, плеснула в бокал коньяку и залпом выпила.

– Я знаю, Лешенька, все знаю, и жду с таким же ужасом, как и ты.

Я почему-то в этот момент подумала, что близкие люди должны друг другу все рассказывать, потому что вместе все делать легче: и ждать, и бороться с ужасом.

Чуть звякнув донышком, бокал вернулся на подоконник. Мама подошла к дивану, села и ревниво переложила мои руки к себе на колени:

– Что он за человек, твой фараон?

– Он не фараон, – улыбнулась я сквозь слезы, и не совсем человек, если честно, но тревожить маму еще больше не хотелось. – Он очень добрый, и верный, и сильный.

– Там у себя, – родительница пошевелила рукой в воздухе, не желая произносить вслух, где именно, – он занимает достойное положение?

– Ну какая разница, мам?

– А такая, что женщины должны выбирать мужчину, который сможет прокормить ее потомство!

– Или помочь мужчине достичь высот, – папа взял маму за руку, – как ты, дорогая. Ты вышла замуж за нищего историка.

Я посмотрела на родителей. Им явно хотелось целоваться. Поэтому пробормотав: «Я еще вернусь», выбежала из комнаты. Мне срочно нужно было видеть Нага.

«Ягуар» несся, как будто за его владелицей гнались сто тысяч чертей. С визгом затормозив на смотровой площадке, я отправилась к телепорту, то есть к тому месту, где он, как я помнила, был. Поляна, к которой я свернула, спустившись по серпантину на четыреста метров, была пустынна. Никаких световых кругов, или их не положено было видеть днем. Я попрыгала, кажется, на каждой травинке, до хрипа наоралась, зовя своего желанного по имени и вдоволь наревелась, поняв, что он оставил меня, теперь навсегда.

– Я научилась драться! – кричала я, запрокинув лицо к небу. – Я стала сильной! Я вожу машину, как автогонщик. Стреляю, как снайпер! Это все для тебя!

Наг

Вернувшись на корабль, он отправил телепорт в спящий режим.

– Ты ее видел? – Рашук заглянул в капитанскую каюту, по обыкновению что-то жуя.

– Она меня не узнала.

– И что теперь? Может, наконец плюнем на стальную змейку и…

Из-за стены раздался собачий лай.

– Рой тоже считает, что Итиеша пора бы доставить к месту назначения. Он болтается с нами на орбите уже двадцать лет в разобранном виде и в любую минуту додумается начать дрессировать мух.

– Хорошо, – Наг бросил на пол одежду, прошел в дезинфектор, застегнул на бедрах облачение. – Давай как можно скорее покинем эту планету.

– А как же Тая? – испугался Рашук. – Тая-Таечка-Таисия! Моя идеальная стальная змейка! Наг, я пошутил.

Капитан многозначительно помолчал, почесал за ухом вбежавшего в каюту роя, которому форма земной собаки очень нравилась, и только после этого серьезно проговорил:

– Я тоже, Рашук. Я тоже пошутил.

И расхохотался.

Таисия

Жизнь была кончена. В этот раз абсолютно. Я вернулась в «Ярилу», поднялась в пентхаус, даже не забыв захватить из багажника свое маленькое черное платье. Прием был назначен на пять, стенные часы в лифте показывали шестнадцать тридцать. За полчаса я вполне успею причесаться, одеться и умереть. Нет, умирать нельзя. Родители этого точно не переживут. Мне надо продолжать как-то существовать, несмотря ни на что.