Прошло время, и уроженец Подмосковья, когда подрос, оказался немножко гением. С точки зрения науки самолеты Хмельницкого вообще не должны были летать, изящества в них было не больше, чем в ступе Бабы Яги. Летали они тоже не быстро, но зато поднимали вес — что твой дирижабль «Светлейший Князь Фердинанд Цыплин», с помощью которого император перекрыл Керченский пролив, ибо никакими другими средствами цельную арку от Кавказского берега до Крымского положить на опоры не получалось. По идее также предполгалалось перекрыть и Дарданеллы, и Гибралтарский пролив, но эти земли царя почему-то мало интересовали пока что.

Транспортник «Хме-2» брал старт где-то в Заполярье, шел через Северный полюс, проходил дозаправку на острове Диско у западного берега дружественной Гренландской империи, после чего, похоже, без посадки следовал точно по среднеатлантическому тридцатому меридиану западной долготы к Антарктиде, где на Земле королевы Мод незаметно для посторонних глаз полярники оборудовали на очищенном ото льда скальном выходе что-то вроде аэродрома. Формально царь перебрасывал в Антарктиду монахов для международного Православного Святоникитского монастыря, на самом же деле… видал Богдан таких монахов. Эти монахи уже мыли сапоги в индийском океане с севера. Теперь, видимо, собирались сделать то же самое с юга. Но все транспортники Хмельницкого без «чертова масла» арясинского производства даже в воздух не смогли бы подняться: жаль, хотя чертоварня и дымила круглые сутки, но давала в день не больше трех пудов очищенного продукта. Богдан и рад был бы дать больше, но ничего не получалось — и его не ругали. Вероятно, поступали благополучные прогнозы от предсказателей. Или была другая причина. На ее выяснение у Богдана сил не было.

Словом, в воздухе пахло не только дымом, но и аннексией Антарктиды. То ли в пользу России, то ли в пользу Аляски, то ли в пользу Гренландии. Едва ли государству без собственного коренного населения в ближайшее время светила независимость. Как и покойный Советский Союз, Россия по привычке не покидала ОНЗОН — Организации Неизвестно Зачем Освободившихся Наций, где почти ни один член и впрямь не знал — зачем он освободился от блаженного колониального ига, при котором вся ответственность за его судьбу лежала на ком-то другом, и так сладостно было в часы сьесты, в часы отпадного дольче фар ниенте, мысленно бороться с проклятыми захватчиками. Конечно, имелся вариант присоединения Антарктиды к Островной Империи Клиппертон-и-Кергелен, на что-то по крайней мере из ближних островов там претендовали Аргентина, Чили, Австралия и прочие несерьезные кандидаты, — разве что о Республике Сальварсан можно было точно сказать — вот уж ей Антарктида сто лет не нужна задаром. И без нее жарко.

Вся эта имперская политика интересовала Богдана ровно настолько, насколько от нее зависели поставки производимого чертоварней продукта. В случае поставки в назначенный срок всего заказа Богдан мог на время отложить коммерческую деятельность и вернуться к научной, в случае провала вообще не представлял, что его ждет. Но надеялся, что представлять не придется. Поэтому приходилось терпеть чад горелой рыбы, без которого сменщик не мог работать, и еще более скверный дым, валивший из дубильного цеха старика Варсонофия, где все работы, кроме дистилляции чертова ихора, сейчас были приостановлены. Пахло так скверно, что Богдан вернул к жизни крошечный хутор Невод, на самой северной границе своих владений, почти у великого болота Большой Оршинский Мох. Там стояло четыре еще крепких, хотя и давно брошенных хозяевами, избы, имелись и другие постройки, которые Богдан приказал снести; рабочей силы сейчас хватало, особенно старался негр Леопольд, память к которому так и не вернулась. Богдан чуть повеселел: по крайней мере на полдня или на полночи можно было уехать туда и отоспаться, чего не получалось ни на веранде в Выползове, ни у Шейлы на Ржавце, там тоже страдали от дыма, — а Невод каким-то образом оставался не затронут.

Севернее лежало безразмерное, чуть не самого Кашина протянутое болото: как раз в нем в свое время чуть не утоп арясинский князь Изяслав Малоимущий. На болоте, согласно местным легендам, стоял крайний северный форпост княжества, город Россия, из-за непостоянного своего месторасположения чаще именуемый в сказаниях гуляй-городом. Никто не знал дороги туда, никто на человеческой памяти не приходил оттуда, но каждый житель Арясинщины уж точно слышал рассказ, что вот тот сосед, который сейчас мимо окна к Орлушиным пошел вывеску заказывать (вариант: завернул к Алгарукову субсидию просить; еще вариант — понес золотые часы в заклад к Фонрановичу, и еще много таких вариантов) в юности знал одного, который с настоящим уроженцем России в кружале подрался (вариант: на пароходе плыл в Израиль, — вариант: служил в одном полку на Андаманах, — и еще очень, очень много таких вариантов). Факт существования России на болотах просто не ставился под сомнение. А что город сейчас от всех отрезан, — вздыхали арясинцы, — так ведь такое время сейчас — осень (варианты: зима, весна, лето), когда ни проехать в Россию, ни пройти, а кто там не был — пусть о ней своего особого суждения не имеет, покуда не посетит.

Здесь, в Неводе, принимал сегодня Богдан Арнольдович Тертычный секретных гостей. С местной фермы трехгорбых верблюдов припожаловал Кондратий Харонович Эм, ученик великого вологодского селекционера Израиля Зака, которому империя нынче была всецело обязана всем поголовьем приполярных верблюдов — одногорбых и более. Кондратий Харонович работал над выведением верблюда о четырех горбах, и пришел просить помощи. Лишних денег у Богдана давно уже не было, но просителю могли понадобиться не только деньги, да и вообще если сумел человек добраться до здешних владений, то может от него быть и какая-то польза. Ненужных и вредных ни одна из дорог сюда давно не пропускала. А Кондратий хоть и был от рождения вологодцем, но в Арясине прижился давно, с пятидесятых годов — сразу, как из лагеря вернулся.

— Благослови, батюшка, — говорил Кондратий чертовару, который был ровно вдвое моложе него, — нет мне удачи: не растет горбность у полярной версии. А ведь у меня заказ особый, не каждому доверят такой…

Богдан сверкнул глазами, стороннему наблюдателю, которому внешность мастера неизбежно мнилась немного птичьей и хищной, почудилось бы, что он клювом прищелкнул и заклекотал. У него заказ был еще важней, и от той же персоны, честно говоря. Мастер все никак не мог понять — если уж Зак с учениками вывел полярного верблюда, то зачем понадобилось умножать число его горбов. Ясно же, что затребованы эти животные для Антарктиды. Кто и что там с ними делать собирается, и для чего лишние горбы вдруг потребовались? Чертовар решил сострить попримитивнее, но из уважения к стальным зубам гостя, привезенным с Таймыра, грубить не стал.

— Что ж, горбатого лепить по новой моде будем? — Чертовар взялся за бутылку темной жидкости, предлагая налить по новой. Гость согласился. Прежде чем отвечать, выпили. Селекционер, с виду спокойный, но все равно сильно нервничающий, долго глотал жидкость, почти пережевывая ее, отваливая губу, — если кто не знал, над разведением которого животного этот ученый бьется, сейчас бы догадался: столь велико было накопленное за десятилетиями общения с верблюдами сходство. Потом гость заговорил.

— Имеем: поставлена задача. Полярный верблюд должен быть морозоустойчив, как овцебык и больше. Размножаться должен — как пингвин, при восьмидесяти и меньше, если по Цельсию считать, это по Реомюру где-то минус шестьдесят пять. Бегать — как гепард, сто верст в час и быстрее, если по прямой. Ну, и многое другое. А горючее ему где запасать? Ясно, в горбах. К середине октября все поголовье сдаю, кроме племенных трехгорбых. Только в контракте у меня еще и образцовый четырехгорбый значится, у меня их, бывает, приносят мамки-верблюдицы, да только те мрут в первые сутки. Ни один батюшка ко мне на ферму ни ногой, все к тебе посылают. Вот.