— А конкуренты что? — спросил Богдан, деловито хрустя одновременно огурцом и грибом.

Гость мотнул головой, по-верблюжьи выдвинул вперед нижнюю челюсть, сплюнул на пол сквозь бороду.

— Нет у меня конкурентов, почитай, что нету совсем. Старик Израиль на покой ушел — говорит, пусть молодые горбность повышают. А кто молодые? Я да Борщак на Алтае. Только что Борщак может? У него от пары трехгорбых норовит дромадер произойти. Бактриан в крайнем случае. Даже то добро, что Зак полвека наживал, удержать не может. Да и дела полярные плохо понимает, академии-то в южном Казахстане проходил, не как я. Копыто разве такое должно быть у полярного? Теплое должно быть копыто! С приопушением, с подшерстком — как у ньюфаундленда, чтобы полдня в ледяной воде мог простоять. А у Николая — это Борщака так зовут, его дальше Конакова поезд не пускает, так что ты с ним не знаком, батюшка, прости, — у него верблюд, можно сказать, небоевой. Цирковой у него верблюд на конвейере, с таким только польку танцевать.

— Так зачем четвертый-то горб? Увеличить рост, соответственно и сами горбы прибавят в весе, разница-то какая?

Селекционер посерьезнел.

— Видишь, Богдан Арнольдыч, это я уж только тебе и только наедине… Не на то дело мне четырехгорбый заказан. Это ведь не для полюса, это — ездовой, для прогулок. Под седло на троих, значит. Чтобы два охранника…

Богдан протянул руку через стол и прижал ее к столу рядом со стаканом гостя: жест был вполне международный: все ясно, дальше можно молчать. Помолчали. Выпили опять. За распахнутым окном избы висел комариный столб, но внутрь даже сдуру ни один комар не залетал, продымленная одежда чертовара морила кровопийц на лету. Тем временем Богдан напряженно соображал. И пока что решительно не мог понять — чем помочь такой беде. Отказать тоже было нельзя: госзаказ, как-никак, у обоих, и — неровен час — еще самому когда-нибудь на верблюжьей ферме что-то понадобится. К примеру, по здешнему болоту ни один вездеход не пройдет, да и танк утонет. А Кондратий на трехгорбом чуть не по зеленой воде пришел к Неводу — напрямую, из-под Городни, с крайнего северо-запада Арясинщины — сорок верст, почитай.

Мысленно чертовар уже перебрал своих нынешних гостей. Конечно, если батюшки к Кондратию идти не хотят, то самый бы момент послать туда Антибиотика. Только не хватил бы кондратий Кондратия при виде однорогого черта, да еще и с верблюдицами родильная горячка приключится. Далее, конечно, можно просить и Верховного Кочевника: ездовые животные как-то больше по цыганской части… да помилуйте, какой из Журавлева цыган. У него и кибитка в мерседесы запряжена. Если бы нужно было четырехгорбый мерседес затевать… Едва ли. Нет, тут нужен уж просто колдун. И чтобы не наваждения производил, а строго научное, материалистическое, даже дарвиническое колдовство безо всякого обмана и чертовщины.

Скудостью воображения Богдан обделен не был, поэтому уже на второй минуте размышления увидел пред мысленным взором лицо опрятной старушки в платке, живущей в малой каморке возле кухни на Ржавце, ежеутренне пекущей на всех обитателей санатория гору оладий, ежедневно изымающей с помощью Савелия из жерла русской печи горшки деревенских каш, преимущественно любимой тыквенной, пополам с пшеном или чечевицей, однако же и с овсяной, и с гороховой, а то и — бери выше — с гречневой. От вечерней стряпни старушка устранилась, да и не теребил ее никто, Если и не считать ее добровольную помощь по хозяйству, Васса Платоновна, по третьему и пока последнему мужу Пустолай, извлеченным из нее солидным чертом обеспечивала себе полный пансион на полгода. С того черта жиру и крови было чуть, зато кожа пошла на белую юфть, из которой казачьим частям делают много разного снаряжения, — однако, помнится, именно эту юфть откупил процентщик Фонранович, и красить ее пришлось в особый «пюсовый» цвет — отобранный по каталогу красно-бурый цвет «бедра мечтательной блохи». Помнится, Фонранович этой юфтью изнутри обил шкаф у себя в бункере, зная, что она пуленепробиваемая. Только красить в такой цвет зачем было? Но красиво жить не запретишь, а Фонранович был на Арясинщине в числе первых богачей.

То, что Васса Платоновна — кавелитка, ведьма и колдунья, Богдан знал с весны, но никак не ожидал, что ему самому понадобятся ее услуги, так сказать, по специальности. Богдан помедлил и нажал на мобильнике вызов Шейлы. Та долго не отзывалась, а потом еще с разбегу обругала мужа: нечего ей под руку звонить, когда она негра стрижет. Богдан дал ей выговориться, а потом извинился. Шейла поняла, что сейчас разговор закончится, и она рискует так и не узнать — зачем ее оторвали от такого редкого удовольствия, как стрижка негра.

— Ну дело говори, ну. — потребовала она.

— Тут вот что, — чертовар помедлил, — каша в санатории нынче тыквенная или другая?

— Тыквенная… — удивленно сказала Шейла, судя по звуку, роняя ножницы, — со шкварками… А это что, важно?

— Важно. Вот пусть мастерица, которая кашу ладила, свои вещички соберет. Скажи ей, что направляю ее в командировку по специальности. В местную командировку. Причем оплата будет серьезная.

— Какая у нее специальность, она ж пенсионерка?

— По другой специальности. Ты ей скажи, она поймет. А тебе я потом объясню, у меня от тебя секретов нет. Но вот лишний раз по телефону говорить, прости, не хочу. Очень уж ловко по нему ракеты наводятся. — Богдан резко отключил телефон. Последнее было чистой правдой, знаменитого коморского сепаратиста по кличке «Варан», Абдулгамида Бейшеналиева, спецслужбы грохнули именно так — на чем сепаратизм на Коморских островах пошел на убыль, однако в целом число террористов не уменьшилось.

Второй звонок Богдан сделал по кабельному телефону, ибо если до Ржавца из Невода можно было только в обход болота, то Выползово находилось сравнительно близко, и десять верст подвески одноразового кабеля в хозяйстве Богдана погоды не делали. Покуда не окончится работа с вечным маслом для «Хме-2», единственным местом, где Богдан мог вдохнуть чистого воздуха, оставался Невод, хотя и пахло тут болотом. А чем еще на краю болота могло пахнуть?

— Давыдка, — сказал мастер в трубку, — заведи «газик» и рви к хозяйке. Там заберешь Вассу Платоновну и доставишь ко мне сюда с вещами. Отправляю ее в командировку. В пределах уезда, скажешь, и поручение мое личное. Как управится, так вернется. Кашу без нее найдется кому варить. Нет уж, туда и обратно, она прямо сейчас складывается. Молока можешь выпить, без прочего обойдешься.

Богдан положил трубку. Селекционер мечтательно глядел в сторону болота и неторопливо шевелил немалой нижней челюстью. Было ясно, что все мысли его — о верблюдах. Дромадерах, бактрианах, диких монгольских хабтаганах и трехгорбых заках, названных так по имени великого вологодского селекционера. А также о будущих четырехгорбых, пока еще не имеющих названия. Богдан подумал, что и колючку Кондратий Харонович, поди, тоже умеет жевать, и без воды по десять дней обходиться. Но ведь его верблюды — полярные, они, наверное, снег едят.

— Будет помощь, — твердо сказал он, — Будет. Присадят горб твоим. Дополнительный. Инструкции — какой именно — мастерице сам дашь, а то она, старая перечница, еще прилепит его сбоку где-нибудь, седло не пристроишь. Но, сосед, совсем бесплатно не могу. Прости. По факту заплати, что там сможешь. Одному заказчику служим… сам понимаешь.