Гость зажевал еще интенсивнее, и Богдан отодвинулся — стало казаться, что сейчас жвачка полетит через стол. Богдан поспешил снова налить, и бутылка самым скорбным образом опустела. Чертовар глянул на стаканы и решил, что сперва нужно выпить, и лишь потом лезть за новой. Потому как ждать Вассу Платоновну раньше пяти вечера не стоило: туда, да оттуда, да сюда — три конца, а она женщина немолодая.

Выпили. Гость наконец решил ответить.

— Нет у меня выхода, сосед. Если расходы не покрою — хоть режь всю ферму на мясо. Ну, а если заказ выполню, то мне делиться прямой смысл есть. За четвертый горб заказчик платит, как за десять заков под седло. На такие деньги можно… все болото здешнее можно купить вместе с ягодой и с водяными. Вот все деньги за четвертый горб тогда тебе и отдаю. Лады?

Выбора не было и у Богдана.

— Лады, — сказал он, достал новую четверть и сколупнул домашнюю укупорку, — лады.

Выпили по чуть-чуть. В комнате потемнело, свет в окне загородило снаружи что-то массивное.

— Ханум, — сказал Кондратий Харонович, — Хану-ум! — и добавил что-то длинное на непонятном языке, вроде бы тюркском, вроде бы и нет. — Она умная, но команды я придумал по-якутски. Жить им в холоде, пусть на память о Таймыре так и остается.

— Это ж вроде бы твоя племенная, неужто и ее отдавать будешь?

Селекционер совсем опустил голову.

— А кто его знает. Если не получу четвертый горб, то все. Сдаю всю ферму и ухожу на Телецкое. Борщак дожить даст, он все-таки меня на двенадцать лет моложе, и был в Норильске, а это с Дудинкой по сравнению — Сочи…

— А я слышал — наоборот… Да по карте — вроде бы совсем рядом.

— А ты больше слушай. Кто Великую Тувту отбыл, тому уже и Колыма вроде Евпатории. Только тот, кого в Помпеях пеплом накрыло — он один молчит и не говорит насчет того, что Неаполь увидеть и умереть — самое то, поскольку все уже увидел…

— Из Помпей до Неаполя тоже всего ничего…

— Не в пространстве, а во времени. Я не о расстоянии. Хуже всегда тебе. Тебе самому. Человек иначе думать не умеет. Только верблюд знает правду. А полярный трехгорбый — лучше всех. Жизнь у меня на них ушла. Я что же, зря жил? Если б я гладкокожие персики выращивал, как в «Графе Монтекристо», то я что, больше бы сделал, лучше бы? А?

— Это у верблюда спроси, раз он такой умный. Я в чертях разбираюсь, а вот они-то безмозглые…

Разговор ушел в песок. Оставалось только подремывать и отпивать из стаканов в ожидании Вассы Платоновны, которая, если б и поспешала, раньше пяти тут быть никак не могла.

Хмель чертовара не брал. Собеседник из селекционера был никакой. Давыдка все не ехал.

Богдан вздохнул и перевел глаза на столешницу, которую покрыл газетой перед выпивкой, чтобы лишней уборки потом не затевать, чтоб запах рыбы хоть от стола не шел: закусывали опять же снетками. В газете — в чтимом и читаемом почти в любом российском доме «Обаче!» — бросался в глаза крупный заголовок: «Аделийская озоновая дыра — преступление человечества против себя самого». «Антарктическая» — перевел про себя мастер непонятное слово. Кто бы подумал, что русского царя заинтересует материк несуществующих антиподов. Как-никак именно «Обаче!» было негласным рупором Тайной канцелярии. В «Приоритетах самодержавия» пока что лишь спортивная колонка сообщала об успехах русских альпинистов в Антарктиде, да церковная хроника порою бегло извещала о закладке второго, третьего, четвертого православного монастыря на разных берегах этого уединенного континента. «Православные всех стран, уединяйтесь!» — богохульно подумал Богдан и налил по следующей.

— Из чего гонишь, Арнольдыч? Из рису? — вдруг задал вопрос гость. Богдан посмотрел на него как беркут на лису, понятно, перед тем, как свернуть ей шею когтями.

— Обижаешь, Кондратий Харонович. Разве не видно, что из водки? Берешь четверть «Адмиральской», завода «Его Императорского Величества Магический Кристалл», она самая чистая, перегоняешь с желтым донником для цвету — в остатке смола, ее пить нельзя, а вот это — как раз вполне можно. Ну, будем…

За окном зарычал и заглох мотор вездехода: Давыдка наконец привез Вассу Платоновну.

Ведьма появилась традиционно: в платочке, с холщовой сумкой и с огромной тыквой. У тыквы был срезан верх, внутренность ее, видимо, уже пошла на кашу со шкварками, но корка оставалась свежей. Почему-то Богдан подумал, что это та же самая тыква, с которой одержимая антиноевка приехала к нему в числе тринадцати бесоносителей еще весной. Интересно бы узнать — но сейчас было как-то не до того. Васса истово перекрестилась двойным офенским крестом; на Арясинщине так делали многие, если батюшка не видел. Поскольку крест был двойной — сверху вниз, снизу вверх, слева направо, справа налево — он был, по мнению местных жителей «крепче» обыкновенного.

Потом старушенция, не выпуская поклажи из рук, аккуратно пала на колени и отбила земной поклон чертовару. На Ржавце все знали — кто здесь царь и кто бог. А также, с момента появления Антибки, кто — черт. Черта тут никто не боялся, скорей боялись за него, а ну как бог передумает и своего почитателя все-таки пустит на мыло.

Богдан тоже кивнул, соображая, как бы убедить ведьму выполнить работу качественно и быстро. В том, что она дополнительный горб верблюдам присадить может — даже два — у него сомнений не было. Вообще-то ведьм он видел немало, — та же двурушница Ариадна Столбнякова, владелица косушечной, как установил Кавель Адамович, не просто торговка молясинами, но и шпионка нескольких запрещенных кавелитских сект одновременно, тоже могла бы присадить что горб, что грыжу не только верблюду, но хоть бы и носорогу. Только ее потом из Выползова не сплавишь. Не сплавишь… Что-то есть в этой мысли, надо будет потом обдумать. А пока что чертовар перешел к делу.

— Любезная Васса Платоновна, просим тебя как специалиста. Одна только ты помочь и можешь.

— Кашу? Оладьи? Мигом, где тут печь… Да чего там, я ведь и требуху томить могу!.. — Старуха без приглашения уселась на скамеечку у двери, но никто и не возражал. Руки Вассы, все в пигментных пятнах, беспокойно шарили по ребрам тыквы, повторяя сложный узор — словно она перебирала четки. Ритм движения, если бы кто присмотрелся, составлял сперва восемь одних линий, потом восемь других, следовала пауза, быстрый набор иного рисунка — снова пауза — и все начиналось сначала. Бывший следователь ФСБ Кавель Адамович Глинский, присутствуй он здесь, а не распиливай на Ржавце бревно на пару с негром Леопольдом, тут же прочел бы по ее рукам две главных мантры ее толка: «Кавель Кавеля любил — Кавель Кавеля убил» и «Ной, не ной — Антиной иной!» Старуха-ведьма была верной антиноевкой и потому страстной гомофилкой.

Богдан поморщился. И эта туда же — ваньку валять. Стал бы он ее для оладий за столько верст на вездеходе катать.

— Васса Платоновна, коротко: я знаю, что ты ведьма. А у друга моего… и учителя, у него — ферма. Там верблюды. С тремя горбами каждый. И каждая. И нужно мне, чтоб рождались у них четырехгорбые. Как у верблюдов самцы называются? Жеребцы?.. Кобели? Ну, неважно. Нужно, чтобы на них три человека сидеть могло. Верблюды мощные. Но горбов мало, нужно еще один присадить. Как грыжу. Заплачу, не обижу. Ехать прямо сейчас. Назначай цену и езжай, некогда мне торговаться.