Если это не трущобы, то что же это? Но и в Москве были уголки, едва ли не страшнейшие. Зарядье, превратившиеся в некое подобие еврейского гетто, с мелкими нелегалами-торговцами и ремесленниками – теми же скорняками, шапочниками, портными и пр., по описанию и старым фотографиям напоминает кадры из фильмов итальянского неореализма своими наружными галереями, на которые выходили двери квартир, какими-то висячими переходами и обилием тряпья на веревках. Так что жили такие горожане, мягко говоря, тесновато. В домах дешевых квартир существовала коридорная система: в длинный, нередко темный коридор, по одну, а то и по обе стороны выходили двери маленьких одно-, двухкомнатных квартирок с кухонькой, в свою очередь также нередко сдававшихся угловым жильцам.

Санкт-Петербург. Ночлежка

Нынче обитатели многоквартирных домов часто страдают от буйных соседей: у одних – пьянки и гулянки, у других – музыка с утра до ночи, а у третьих – скандалы или драки. Домовладельцы, особенно владельцы дорогих домов, этого не допускали: при сдаче квартиры посылали дворника на место прежнего жительства узнать, что за человек, если же квартиросъемщик все-таки оказывался человеком, неудобным в общежитии, то ему могли и отказать от квартиры, предложив небольшую сумму отступного и ломовиков для вывоза имущества: шуми в другом месте.

С развитием торговли и промышленности и начавшимся во второй половине XIX в. процессом урбанизации новым явлением стал двор многоэтажного многоквартирного дома. Высокая стоимость городской земли привела и к высокой плотности городской застройки. В результате в крупных городах, таких как Киев, Харьков, Москва и особенно Петербург, появились узкие дворы-колодцы, замкнутые в каре жилых корпусов. Они мостились камнем, а затем и асфальтировались, застраивались подсобными помещениями – сараями-дровяниками, а во дворе дома с дорогими квартирами могли быть и конюшни с каретниками для собственных выездов богатых жильцов. В таких дворах нередко не было места траве и деревьям или они занимали крохотные клочки земли. Во двор вели железные решетчатые ворота либо арочный проезд под одним из корпусов, позже получивший неправильное название подворотни (подворотня – доска под полотном ворот, ставившаяся на ребро между воротными столбами); эти проезды также закрывались железными воротами.

Вот детские воспоминания о таком дворе в Петербурге на Выборгской стороне, напротив Финляндского вокзала. «Внизу, перед самым нашим огромным домом, был еще узенький «черный двор», который отделялся от железнодорожного «парка» дровяными складами и низеньким кирпичным флигельком… на этом дворе стояли решетчатые сараи и конюшни. Когда я был еще совсем маленьким (начало 80-х гг. – Л. Б.), тут же в коровнике жила наша собственная корова! Как патриархальна еще была тогда петербургская жизнь» (39; 6).

Двор находился в распоряжении дворника или нескольких дворников, один из которых был старшим. Дворники были под строгим контролем полиции, фактически на службе в ней, и их привлекали для пресечения уличных беспорядков и слежки за жильцами. В прямые обязанности дворников входило соблюдение чистоты и порядка во дворе и на улице перед домом; например, при гужевом транспорте и проходе воинских кавалерийских частей они должны были постоянно убирать с улицы конский помет. Они должны были также охранять двор, подъезды и особенно чердаки, на которых сушилось белье, от воров, закрывать на ночь ворота и в любое время пропускать в них припозднившихся жильцов. Дворники разносили дрова по квартирам и собирали квартирную плату, так что их обязанности были весьма многообразны и хлопотны, и в многоквартирном доме дворников требовалось иной раз немало.

Например, в домовладении петербуржцев Тарасовых (набережная Фонтанки, № 116), фактически состоявшем из трех домов, было 2 старших дворника и около 30 младших. Старшие дворники получали по 40 руб., младшие – 18–20 руб. в месяц. Разумеется, они получали еще и чаевые от жильцов за разные услуги, не входившие в прямые обязанности, да на Пасху и Новый год – небольшую сумму за «поздравление» – те же чаевые, но уже за исполнение служебных обязанностей. В большинстве своем это были крестьяне, прошедшие воинскую службу и осевшие в городе; особенно ценились «кавалеры», награжденные на службе медалями и крестами. У них было подобие униформы в виде круглой барашковой шапки с городским гербом и длинного белого передника; на груди крепилась на булавке большая бляха с должностным номером, на шее висел на цепочке полицейский свисток. Для дворников отводились особые служебные квартиры, дворницкие, в цокольном этаже или полуподвале, поблизости от ворот, в которые проводился звонок с улицы для вызова дворника. Точно так же парадные подъезды были под присмотром живших здесь же, в каморке под лестницей швейцаров, тоже преимущественно из бывших солдат, точно так же впускавших припозднившихся жильцов и выгонявших подозрительных посетителей (в подъезде были соблазны в виде стойки для тростей и зонтов и калошницы с калошами), натиравших медные ручки и наводивших чистоту в подъезде.

Внимательный читатель сразу же спохватится: как это так, – звонки, если в домах еще нет электричества или есть, но не везде? Ну, это просто. Самое простое – протянуть длинную проволоку с ручкой на одном конце и колокольчиком на другом. Но были и затейливые пневматические звонки: за кнопкой у ворот или подъезда была резиновая груша, от нее в дворницкую или швейцарскую шла тонкая свинцовая трубка, и при нажатии кнопки сжатый воздух колебал язычок звонка. А на дверях квартир были механические звонки: резко повернешь ручку, и за дверью раздастся звон; под такими ручками иной раз даже прибивалась для непонятливых жестянка с надписью: «Вертите». Все понятно?

Кроме дворников и швейцаров, большой дом обслуживали еще и прачки, жившие тут же в полуподвале. А когда появился водопровод и центральное отопление, возникла нужда в слесаре-водопроводчике. В том же домовладении Тарасовых водопроводчик, имевший от хозяев жилье и мастерскую, получал в месяц 35 руб. Кроме того, он выполнял соответствующие заказы жильцов: лудил и паял самовары и кастрюли, чинил различные предметы домашнего обихода, за что получал плату по соглашению.

В многоэтажных доходных домах богатых владельцев в начале ХХ в. стали появляться даже лифты и телефоны, но только в нижних этажах с дорогими квартирами: где-нибудь на шестом-седьмом этаже жила такая публика, которая могла и пешком подняться по лестницам. Поднимать жильцов в лифте должен был швейцар парадного подъезда, получавший за это помесячно небольшую плату. А к телефону жильцов верхних этажей вызывали вниз, в контору дома, где сидел управляющий домовладением.

Двор городского многоквартирного дома представлял собой некий замкнутый социокультурный организм. Обитатели двора, разумеется, преимущественно из городских низов, а особенно дворовые дети, оказывались связаны совместными интересами или противоречиями. Наибольшая сплоченность царила среди дворовых мальчишек, совместно игравших во дворах и враждовавших с мальчишескими компаниями из соседних дворов. Особенно это было характерно для городских дворов юга России: из тесных квартир их малоимущие обитатели стремились непосредственно или опосредовано (открытые окна) выйти на простор, на свежий воздух. Здесь формировалась своя дворовая аристократия и свой дворовый плебс, бытовали свои дворовые дурачки и чудаки. Оживлению и своеобразному объединению жизни городского двора способствовали постоянно заходившие с предложением своих услуг разносчики всякой снеди, мастеровые (стекольщики, лудильщики-паяльщики и т. д.), татары – скупщики ветоши, гадалки, шарманщики или бродячие цирковые труппы из трех-четырех человек. «На черный двор, куда выходили окна всех кухонь, забредали разносчики и торговки с раннего утра распевали на разные голоса, поглядывая на эти окна: «клюква-ягода-клюква», «цветы-цветики», «вот спички хорош – бумаги, конвертов – хорош спички», «селедки голландские – селедки», «кильки ревельские – кильки»! И среди этих звонких и веселых или охрипших голосов гудел густой бас татарина: «халат-халат» или «шурум-бурум». Сквозь утренний сладкий сон я уже слышал эти звуки, и от них становилось как-то особенно мирно, только шарманка, изредка забредавшая в наш двор, всегда наводила на меня ужасную грусть» (39; 6).