или ввести его в правовые рамки, и предприятия интенсивного откорма скота по замкнутому циклу выросли. Крупный молочный комплекс может иметь 10 000 коров, а куриный – сотни тысяч птиц. Никто на самом деле не знает, насколько огромными они могут быть, поскольку никакой государственный орган за ними не следит. Даже соблюдения действующего слабого регулирования никто не добивается. Только треть комплексов в США хотя бы имеют разрешение, и Агентство по охране окружающей среды даже не знает их общей численности. Согласно недавнему отчету, в одной только Айове обнаружено больше 5000 неучтенных производств. (Несколько лет назад я летал на вертолете над центральной частью Айовы и увидел намного больше характерных металлических ангаров для интенсивного откорма животных, чем мог сосчитать.)

На самом деле агентство изворачивается как может, чтобы избежать регулирования этой индустрии. В 2004 году оно заключило сделку с производителями скота, которые в обмен на финансирование исследования, которое стало бы фундаментом нового законодательства, были бы освобождены от судебных преследований со стороны агентства, пока длится исследование{411}. Большинство крупнейших в стране животноводческих компаний мудро купили себе иммунитет. Пятнадцать лет спустя исследование все еще продолжается. (Как и ожидалось, президент Трамп усугубил эту ситуацию.)

Эта система нуждается в миллионах акров земли для выращивания кормов. Поскольку 99 % кормов производится промышленным способом, одни только избыточные нитраты из удобрений представляют собой громадную проблему. Например, в Де-Мойне пришлось построить крупнейший в мире муниципальный комплекс водоочистки, чтобы жители могли без опаски пить воду. Помимо воздействия навоза и помета животных, есть еще утечки гормонов роста, которые могут накапливаться в нашей еде и питьевой воде в пугающих количествах{412}.

Это относится и к антибиотикам. Восемьдесят процентов антибиотиков скармливается сельскохозяйственным животным, вследствие чего поколения микробов мутируют и развивают у себя иммунитет. В результате появляются антибиотико-резистентные штаммы бактерий, и ежегодно 700 000 человек по всем мире умирают от инфекций, которые раньше излечивались обычными лекарствами. Невосприимчивые к лекарствам формы бактерий, главным образом сальмонелла, присутствуют в мясе массового производства. Там, где при производстве мяса используется больше всего антибиотиков (Соединенные Штаты, Китай и Индия), чаще всего встречаются и антибиотико-резистентные бактерии. Там, где их применение ограничено, например в ЕС, резистентность намного ниже. Эксперты сходятся на том, что, если не решить эту проблему в течение одного поколения, рутинным медицинским процедурам будет сопутствовать смертельный риск из-за невосприимчивости к антибиотикам.

Наконец, промышленное животноводство, по крайней мере отчасти, виновно в нашей беззащитности перед новыми болезнями, такими как COVID-19. Уничтожение лесов и разрушение среды обитания создает предпосылки для передачи опасных заболеваний от диких животных человеку, поскольку леса исчезают, а фермеры вынуждены проникать все глубже в живую природу{413}. Как только любой вирус оказывается в стаде или стае содержащихся в неволе животных, то распространяется, не встречая препятствий. По этой схеме развивались многие новые инфекционные болезни последних десятилетий – не только коронавирусная инфекция, но и птичий грипп, SARS и другие.

В общем, промышленное животноводство – это безобразие с экологической и моральной точек зрения, наносящее ущерб как человеческой душе, так и жизни животного. Комплексы интенсивного откорма превратили мясо в опасную сверхобработанную еду и представляют собой печальный итог развития отрасли, бесконечно терпимой к жестокости.

Рыба – критически значимый источник белка для более чем миллиарда человек, на нее приходится около трети мирового потребления животных. Практически каждая ошибка, совершенная в отношении животных, обитающих на земле и в небе, совершалась или совершается и в отношении морских обитателей. Как Великие равнины были оставлены без бизонов, а небо без почтовых голубей, моря были лишены многих видов животных с использованием методов, на фоне которых крюк мясника выглядит инструментом милосердия. Сегодня рыбу в буквальном смысле высасывают из моря подобием пылесоса или ловят в сети протяженностью в несколько километров. На сегодняшний день «решение» проблемы существования подобных методов по большей части сводится к организации рыбных ферм, причиняющих ущерб окружающей среде и использующих дикую рыбу в качестве корма.

Треть всей рыбы вылавливается без соблюдения принципов восполнения, и численность крупных видов, например тунца и меч-рыбы, упала до 10 % от уровня, предшествовавшего промышленному вылову{414}. Из-за этого некоторые заслуживающие доверия эксперты полагают, что к 2050 году крупные отрасли переработки рыбы рухнут. Другие утверждают, что при более устойчивых управленческих методах «всего» половина съедобных видов морских животных мира к середине столетия будут находиться под угрозой.

Это обусловлено многими факторами, но все их можно свести к жадности и неограниченной власти. Ведется безудержный незаконный лов, главным образом рыболовецкими флотами, базирующимися в Китае, Испании, Тайване, Японии и Южной Корее. Виновато и отсутствие надзора властей. Правовые нормы США являются одними из самых строгих в мире, но влияют по большей части только на территориальные воды.

Промышленное рыболовство вопиюще расточительно, неизбирательно и неэффективно. Четверть всей выловленной дикой рыбы считается «приловом» и обрекается на гибель. Добавьте к этому прибрежное строительство и освоение территорий, загрязняющее воду и создающее проблемы для мелких рыболовов, использование дикой рыбы в качестве корма для фабричной и убедительно документированное использование принудительного и детского труда и откровенного рабства на предприятиях глобальной цепочки поставок морепродуктов, и вы поймете, что эта отрасль прогнила до основания.

Разумеется, изменение климата оказывает сильнейшее разрушительное воздействие на океан. Потепление неуклонно изменяет схемы миграции и места обитания водных животных, повергая экосистемы в хаос. Кроме того, закисление океана вследствие изменения климата препятствует росту рыб и даже убивает их. Многие опасаются, что скоро в тропиках вообще не останется рыбы.

Когда-то практически вся выловленная рыба съедалась людьми. Теперь все иначе. Вдобавок к четверти улова, выбрасываемого как прилов, еще треть теперь перерабатывается в удобрения или корм для выращиваемой на фермах рыбы и других животных и имеет другое промышленное применение. Особенно угнетает то, что по большей части это мелкая рыба – анчоус, макрель и сельдь, – важная в питании многих традиционных культур, но все менее доступная бедным рыбакам, их семьям и соседям. Та же самая рыба, в богатых странах часто снабжаемая этикеткой «произведено на принципах устойчивости», все активнее продвигается как лучший выбор, чем садковый лосось. Так и есть. Опять-таки за тем исключением, что рыба, которая в прошлом вылавливалась в не подрывающих устойчивость количествах местными рыбаками для местных жителей, теперь вычерпывается из моря плавучими рыбозаводами и доставляется по всему миру, чтобы оказаться на столе состоятельных людей, что губит местную продовольственную безопасность. Повторю: люди, живущие в системах, благоприятствующих мелкому устойчивому фермерству или рыболовству, силой выталкиваются в глобальную денежную экономику.

То, что иногда называется Синей революцией, – аквакультура, или промышленное рыбоводство, в настоящее время производит около половины мировой рыбы. Это можно было бы считать прогрессом, но аквакультура использует около половины мировой рыбной муки на корм и почти 90 % рыбьего жира.

Такое использование неэффективно. Требуется полтора килограмма дикого анчоуса, чтобы произвести килограмм садкового лосося. Что еще хуже, на производство килограмма искусственно выращенного тунца уходит 70 кг дикой рыбы, то есть коэффициент преобразования хуже, чем у говядины. В целом коэффициенты преобразования у рыбы лучше, чем у сухопутных животных, но можно с уверенностью сказать, что все виды животноводства используют намного больше энергии, включая пищевые калории, чем производят. Это главный аргумент за использование растительного рациона питания в тех частях мира, где основу составляют продукты животного происхождения.

Сегодняшние методы аквакультуры разрушают и землю, и воду{415}. Разведение креветки, например, уничтожает мангровые заросли – главную защиту от тайфунов, а 200 000 рыб на лососевой ферме выделяют почти столько же экскрементов, сколько 60 000 человек. Аквакультура также угрожает диким популяциям, контактирующим с искусственно выращиваемым лососем.

Наконец, в аквакультуре используется большое и, похоже, неопределимое количество антибиотиков – практически так же, как в других направлениях агрокультуры. Около 80 % этих лекарств в конечном счете оказывается в окружающей среде{416}, попадая туда с мочой, экскрементами и несъеденной пищей, предсказуемо внося свой вклад в вышеописанный кризис антибиотикорезистентности.

То, что аквакультура снизила давление на дикие популяции, – это миф. В действительности