Поскольку у сорняков и вредителей развивается резистентность, эффективность химических веществ со временем падает, порождая порочный круг, в котором более мощные и опасные вещества сменяют друг друга{400}. Именно этот сценарий заставил компанию Bayer (поглотившую Monsanto) продавать семена, устойчивые к нескольким пестицидам одновременно, – когда эта книга публиковалась, концерн предложил сорт, выдерживающий воздействие пяти химикатов{401}.

Сейчас самыми популярными в мире инсектицидами являются неоникотиноиды (неониксы), вызывающие массовую гибель полезных насекомых, в том числе божьих коровок и пчел{402}. Германия 30 лет вела учет насекомых и обнаружила снижение численности более чем на 75 % в 63 заповедниках страны{403}. (Неониксы почти полностью запрещены в ЕС.)

Хотя люди могут частично избежать потребления пестицидов, отказавшись от сверхобработанной еды и сосредоточившись на органических продуктах, при всеобщем характере загрязнения можно вообще перестать есть и все равно отравляться. Кроме пестицидов, в нашем окружении присутствуют тысячи рукотворных ядов, и мы постоянно подвергаемся их воздействию. (Во всем мире смертность от этих ядов составляет около четверти смертности от хронических болезней – в общей сложности более 12 млн человек в год.){404} Химикаты обнаруживаются в пище, а также в упаковке, чистящих средствах, мебели, одежде и многом другом. Многие являются химическими веществами, разрушающими эндокринную систему{405}, и было доказано, что они провоцируют гормональные раковые заболевания (особенно рак груди, матки, яичников, простаты и щитовидной железы), нарушения неврологического развития у детей (СДВГ), ранний пубертат, неопущение яичка, низкое содержание сперматозоидов в семенной жидкости и метаболические проблемы, способствующие набору веса и диабету. Другие химикаты угнетают бактерии, обеспечивающие здоровье нашей пищеварительной системы.

Исследования токсинов и общественного здоровья недофинансируются, игнорируются, подавляются или скрываются. Тестирование по большей части добровольное и неэффективное, поскольку проводится пищевой промышленностью. Администрация по контролю за продуктами питания и лекарствами могла бы проводить надежные тестирования, но, в общем, не делает этого.

Низкие цены на зерно в 1970-х годах стали краеугольным камнем одновременно гениальной и ужасной идеи о том, что отныне господствует мясное производство: операции по интенсивному откорму скота – одно из самых чудовищных порождений монокультуры.

Птицеводство первым создало новый протокол. Производство было сконцентрировано в нескольких штатах с недостаточным правовым регулированием вроде Айовы – сейчас это эпицентр таких операций, и крупнейшие компании нанимали субподрядчиков, которые за минимальную плату обслуживали забитые птицами клетки.

После успешной рационализации производства курятины и яиц – три четверти биомассы птиц на нашей планете относятся к курам фабричного разведения{406} – следующим логическим шагом стало разведение свиней и коров. Как и кур, этих животных напихали в огромные комплексы и стали откармливать комбикормами, по большей части соей. Прежде существовали практические ограничения подобной жестокой «эффективности», но система интенсивного откорма решила эти проблемы постоянным применением антибиотиков в профилактических целях.

По-прежнему экономически целесообразно держать молодых бычков на пастбище, но в последние шесть месяцев их жизни животных переводят в загоны и кормят зерном. Соя стала главным источником белка для животных, что создает особые трудности для коров, сложная пищеварительная система которых приспособлена к пастбищному кормлению. (Слова «пастись» – grazing и «трава» – grass происходят от одного корня.) Новый рацион приводит к болезням, что дополнительно увеличивает необходимость применения лекарств.

Девять или около того миллионов молочных коров Америки находятся в еще более плачевной ситуации. Их доят дважды в день, и большая часть их жизни проходит в стойлах и грязных загонах. Их искусственно осеменяют, и сразу же после отела отнимают у них телят, чтобы поддерживать постоянное состояние лактации. Раньше молочные продукты производились россыпью маленьких ферм по всей стране, теперь в молочной промышленности господствуют предприятия интенсивного откорма, имеющие более низкие издержки, чем мелкие фермы, которые они планомерно истребляют.

Несушки и бройлеры, свиньи (которые редко видят дневной свет и ограничены в движениях), мясной и молочный скот с большим отрывом являются для нас самым важным источником мяса и других продуктов животного происхождения. Мы перерабатываем около 10 млрд голов скота в год – около 26 животных на каждого жителя Соединенных Штатов. Как вы, наверное, догадались, и эта отрасль отличается высокой концентрацией{407}. Всего 17 % производителей продают 96 % свинины, и все эти животные выращиваются в комплексах интенсивного откорма на 2000 и более голов. Откормочные площадки, где содержится тысяча или более животных, составляют менее 5 % комплексов интенсивного откорма скота по замкнутому циклу, но почти 90 % рынка; почти половина из них имеют 30 000 коров и больше.

Каждый свинокомплекс такого типа создает в среднем столько же отходов, сколько город с населением около 10 000 человек. (Чтобы создать столько же отходов, сколько лишенные свободы животные Айовы, нужно 168 млн человек, это в четыре с лишним раза больше населения Каролины и в 53 раза – Айовы.){408} Навоз хранится в огромных отстойниках, откуда иногда растекается, отравляя землю и воду. Газы, скапливающиеся в отстойниках, естественным образом исходят в воздух, распространяя болезнетворные облака химикатов на несколько километров вокруг.

В мегаптичниках используются гигантские вентиляторы, которые гонят скапливающийся аммиак, метан и сероводород на улицу, чтобы животные не отравились. Это создает вокруг комплекса ядовитый туман, раздражающий глаза и органы дыхания и увеличивающий риск развития рака и астмы. Однако статус «имеющих право заниматься сельскохозяйственным производством» позволяет комплексам интенсивного откорма пренебрегать здоровьем и благополучием живущих поблизости людей.

Как и следовало ожидать, хуже всего приходится беднякам и цветным в местах их компактного проживания. Например, у небелых жителей Северной Калифорнии на 50 % выше вероятность проживать на таком расстоянии от комплекса, где чувствуется вонь, чем у среднего жителя Северной Калифорнии{409}. Выше и риск развития различных заболеваний и преждевременной смерти{410}.

Если бы не надежная охрана и не завеса строжайшей секретности вокруг комплексов – немногие получают возможность в них заглянуть, – общественное мнение заклеймило бы эту отрасль промышленного сельского хозяйства как необыкновенно жестокую и издевательскую, какой она и является. (Философ Питер Сингер сравнивает предприятия интенсивного откорма животных с концентрационными лагерями.) Действительно, в 1980-х годах, когда промышленное животноводство только начиналось, общественность бурно реагировала на лишение телят свободы, и национальный бойкот обрушил потребление говядины более чем на 80 %.

Федеральные власти не продвинулись в защите животных ни на шаг. Каждый штат устанавливает собственные законы и стандарты в соответствии с так называемыми Общими сельскохозяйственными исключениями (Common Farming Exemptions). Это по большей части означает, что практически любая практика легальна, если она является общепринятой. «Иными словами, – написал мне однажды Джонатан Сафран Фоер, – промышленность имеет право устанавливать степень жестокости». Перемалывать сотни миллионов цыплят-самцов, являющихся ненужным побочным продуктом при производстве яиц, – это законно. Кастрировать 65 млн бычков и поросят в год, обычно без анестезии, законно. Оставлять больных животных умирать без ветеринарной помощи, держать животных запертыми в таких тесных клетках, что они не могут повернуться, и свежевать живыми – законно. (Что же тогда незаконно? Пнуть вашу комнатную собачку.) Случайные вирусные видео, в порядке исключения из правил демонстрирующие, как нарушители законов жестоко обращаются с животными, лишь отвлекают от реальной картины: повседневная практика, которую мы считаем нормой, столь же ужасна.

Комплексы интенсивного откорма животных повлекли за собой и появление более «эффективных» скотобоен. Мелкие, обрабатывавшие за год столько животных, сколько новые за час, почти исчезли. Работники – преимущественно цветные, часто иммигранты – вынуждены работать быстрее, зачастую на свой собственный страх и риск. Некоторые предприятия переводятся за рубеж, что еще сильнее снижает доходы работников в США. К 2017 году большая часть крупного рогатого скота и свиней забивалась и перерабатывалась десятком гигантских скотобоен, относящихся к числу самых опасных мест работы в Америке. Некоторые случаи, связанные с недостаточной безопасностью и причинением вреда на этих рабочих местах, привлекли внимание, когда скотобойни стали смертельными очагами эпидемии коронавируса, но никаких реформ не последовало.

Собственники успешно подавили все попытки ограничить закрытое содержание животных