– Это как же вашему Ильину так спокойно удалось подойти к турку? Или опять Бог помог? Верю, что всё так и было, но не в обиду тебе, граф, скажу, что тут какой-то курьез!

– Согласен с тобой, дело тут не обошлось без курьеза. Как потом Гассан-паша рассказывал барону Тотту, турки по ошибке приняли брандер Ильина за судно перебежчиков, идущих сдаваться вполне добровольно. Они радовались как дети, предвкушая счастье вести их с триумфом в Константинополь. Эта промашка турок и помогла Ильину выполнить свою задачу.

– И что? Все сгорели?

– Да, все до одного полыхнули и по очереди стали взрываться. Взорвались за какие-то пять-шесть часов. Правда, Грейгу удалось один турецкий корабль захватить в плен целехоньким. Я его потом капитану Крузу отдал под командование, «Родос» назвали.

– А турецкие моряки спастись пытались?

– Страх сковал всех турок. Побросав корабли, даже те, что ещё не загорелись, турки вплавь или на шлюпках устремились к берегу. От огромного числа спасающихся шлюпки переворачивались. Люди тонули, так и не достигнув земли. Группа кораблей под командованием Грейга даже прекратила обстрел, чтобы дать возможность тем несчастным, которые имели силы, доплыть до берега. Турки спасались не только с кораблей, но бежали даже из замка и самого города Чесма. Грейг на «Ростиславе» один геройски оставался поблизости от пылающих вражеских кораблей, дав остальным команду отойти на безопасное расстояние, чтобы те сами не загорелись – жар был таким сильным, что трескалась кожа на лице. Только когда Грейг убедился, что не осталось ни одной целой шлюпки, он отдал приказ поднять на «Ростиславе» якорь и пошел на соединение со мной. Приблизившись, он салютовал мне 21 артиллерийским залпом, я с «Трех Иерархов» ответил тем же. Грейг опустил бренд-вымпел и прибыл ко мне на корабль с отчетом. Представь, с какой радостью я его встретил.

– Сколько же погибло народу! – воскликнула Корилла, и в её выразительных глазах Орлов вновь заметил искреннее сострадание.

– Да, турок погибло много, полагаю, тысяч одиннадцать, да считай, весь турецкий флот сгорел. Наши потери в живой силе были и впрямь невелики, всего-то 8 убитых и получили мы 14 пробоин. Даже на «Ростиславе», который был ближе всех к противнику, чудесным образом никто не погиб, были лишь повреждены паруса и имелась пробоина в обшивке. Так что к счастью раны зализывали недолго. Моряки с опаленными солнцем и огнем лицами кричали «салют», затягивали морские песни. В мареве вечернего зноя, перед тем, как отойти ко сну, я, конечно, подпил с моряками и, признаюсь, крепко. От солнца злющего весь багровый лицом, страдая от едкого трубочного дыма, я вышел из жаркой, как баня, кают-компании, чтобы помочиться с борта. Справляя нужду, я был впервой так поражен ночной синевой, на фоне которой высыпали огромные аттические звезды, каких не видывал я в дорогой моему сердцу Москве. Впечатляли и черно-зеленые кипарисы вдоль берега, и даже развешанное на вантах матросское белье не могло заглушить запах маслин и роз. Никто из матросов не хотел спать. Изотов, что стоял подле меня, сказал: «Жить здеся, кажись, легко! Край богат!». Утром 26 июня сигналом со своего корабля я вызвал к себе всех флагманов и капитанов. После полудня я на своем катере с братом Фёдором, князем Долгоруковым и Грейгом отправился на осмотр места гибели турецкого флота. Среди плавающих трупов мы даже обнаружили нескольких живых турок. Я распорядился отправить их на корабль и оказать помощь. Победа была великой, и люди русские, что со мной были рядом, были достойны своих наград, но особенно выделялся неутомимый Самуил Грейг. Я об этом сразу отписал императрице донесение.

– Зачем тебе этих англичан было так возвеличивать?

– Знай, я отмечаю только достойнейших из достойных. Лавры достались всем, в первую голову Спиридову и русским командирам: Клокачеву, Хметевскому и другим. Но главным героем Чесменского сражения матушка, по согласию со мной, назвала Грейга. Он был награжден орденом Святого Георгия 2-ой степени.

– Он же англичанин по происхождению?

– Да, англичанин, но именно по происхождению, сам же он считал себя евреем. Матушка пожаловала ему русское дворянство и родовой герб, а ещё до Чесмы её указом он был произведен из бригадиров в контр-адмиралы. Было это в апреле 70-го, но мы узнали об этом только в августе, уже после своей виктории.

– А тот русский, что поджег брандер?

– Ильин, что ли? Не только он, все четыре командира брандеров получили ордена Георгия 4-й степени и повышение по званию, а матросы – годовое жалование. Знаешь, у русского матроса одна беда – пьянство беспробудное. Деньги для них – зло! Быть бы и Ильину большим капитаном, да боюсь, прежде сопьется.

– На этом, я надеюсь, дорогой граф, ваши мытарства на Медитерране и Архипелаге завершились? Я была свидетелем, как вся Европа ликовала при упоминании фамилии человека, который так смело и искусно истребил турецкий линейный флот.

Алехан расплылся в довольной улыбке:

– Да, вызвали мы и ропот и великую молву!

Корилла подала Алехану его шелковые башмаки, украшенные камнями, и уже склонилась перед ним, желая помочь, но тот жестом остановил поэтессу и продолжил:

– Пожалуй, можно и закончить сие повествование о Чесме. Однако счел бы важным я поделиться с тобой ещё некоторыми размышлениями о минувших событиях.

– Извольте, граф, – ответила поэтесса, выпрямившись, надеюсь только, вы не станете меня больше пугать подробностями истребления турок? – Она вновь вернулась на своё место и уселась на кушетку, по-детски поджав под себя обнаженные ноги.

Своей мягкой и вкрадчивой манерой говорить Корилла умела располагать собеседника к доверительности. Сдержанные и плавные движения её рук вселили в Орлова умиротворенность и спокойствие.

– Именно о дипломатии и намеревался речь свою вести я. Чесменский бой прежде всего поразил ужасом город Смирну, известную и богатую своей торговлей. Вскоре получил я письма от европейских консулов, из которых узнал о европейских интересах, с которыми Россия должна будет считаться на Востоке. Русский флот тогда вдруг стал вызывать беспокойство у всех европейцев, поскольку препятствовал их торговле, сложившейся веками, а в Петербурге начали распространяться слухи о новых успехах нашего флота. Болтали, будто бы я уже и Дарданеллы взял. Но, как тебе известно, это была неправда. Для матушки, конечно, сей пролив имел огромное значение, ибо приближал мирный договор с Портою. Положение дел было таково, что находились мы в одном шаге от грандиозной виктории. Мы отрезали своим флотом Смирну, главного поставщика сирийского провианта для Константинополя. Архипелаг в значительной части был наш, уже более 20 островов были под нашим контролем. Надежда Константинополя на доставку продуктов через сухой путь из Малой Азии была зыбкой. Голод грозил столице османов, но блокаду, надо признать, мы начали неудачно. Совершенно неожиданно без моего приказа, не призвав Спиридова на помощь, адмирал Эльфинстон на корабле «Святослав» вдруг покинул нашу эскадру, блокировавшую Дарданеллы, и отошел к острову Лемнос. Положение усугубилось тем, что при подходе к Лемносу «Святослав» наткнулся на риф и сел на мель. Пришлось срочно отзывать от Дарданелл несколько судов для его снятия. Ничего из этого не вышло, и восьмидесяти пушечный гигант погиб. Я был страшно возмущен, тем более, что турки не дремали и, прознав о случившемся, бросили свои транспорты на прорыв блокады. Проскользнув Дарданеллы, они подошли к Лемносу и высадили там свои войска. Пришлось снять осаду крепости Пелари и покинуть остров. Оставить сие самоуправство безнаказанным я не мог. Я отправил Эльфинстона в Кронштадт и послал вдогонку донесение, требующее уволить его и отдать под суд. Императрица согласилась со мной в том, что таких людей, которые увлекаются и не соблюдают никакой последовательности, надобно относить к разряду сумасшедших. Кроме того, я заподозрил его в злоупотреблениях в отчете о суммах, выданных ему на чрезвычайные расходы. И несмотря на то, что его оправдали, службу в России Эльфинстону пришлось оставить. Вот так ожидания матушки нашей на Дарданеллы были обмануты. Только в октябре в Порт-Магон пришла к нам на подмогу эскадра адмирала-датчанина Арфа, которую императрица обещала нам прислать ещё летом. Так вообрази, дорогая, это чучело с порога известило меня, что подчиняться он намерен только императрице. Надменности был необычайной, даже осмелился мне дерзить! Так я велел не выдавать ему столовых денег и начал расследование о причинах его опоздания. Арф рассчитывал на защиту со стороны Никиты Панина, но просчитался и вскорости попросил меня отпустить его в Петербург. Я без сожаления выполнил его просьбу, а матушку в своем донесении упросил, чтобы более иностранцев мне не присылала. Пришедшая с Арфом эскадра влилась в наш флот. Для зимовки нами был выбран остров Парос. В ноябре я передал командование флотом адмиралу Спиридову и с Федором отплыл в Ливорно. Признаюсь тебе, тогда меня сильно лихорадка била. Страдал я невыносимо и намерен был брата моего Дунайку, при котором вся канцелярия наша находилась, отправить на доклад к императрице, но болезнь и карантин его задержали в Мессине, и я взял намерение и сам поехал в Петербург, чтобы дать хотя бы словесное объяснение, коли никаких письменных дел при себе не имел. Приближалась весна, и медлить было нельзя, по распутице до Петербурга было бы не добраться.