– Нет, я бы помнила, – без обиды в голосе, но с сомнением ответила Корилла. – Ты знаешь, у меня хорошая память на такие вещи. Почему же раньше не показал тогда?

– Наверное, побаивался, что презент художественный сделать попросишь! – рассмеялся граф, видя, что поэтесса уже готова возмутиться.

– Не отмечала за тобой раньше, Алексис, намерения отказать мне в чем-либо, тем более в таком пустяке!

– Шучу я! Вот когда на родину собираться вздумаю, тогда другое дело. Готов уступить! А так – я как будто с братом разговариваю, когда одиночество здесь в думах своих коротаю.

Граф, кряхтя, поднялся со стула и, слегка подхрамывая, подошел к барельефу и ласково провел ладонью по изваянию.

– Да, но почему ты утаил от меня этого чудо-камнереза, не представил мне его лично?

– Оказия, значит, не представилась. Вот уж два года с лишним, как он домой возвратился.

– Так он частый был гость в твоем дворце?

– Не сказал бы. К тому же, не только талантом своим он отечеству и матушке служил, но и исполнял еще необходимую нам секретную миссию.

Орлов поспешил к столу и грузно сел на свое место, растирая колени.

– Ах вот как? – сказала Корилла. – Пока ты мне только Бортнянского секрет раскрыл, что он делами особой твоей миссии занимался, а ведь был прекрасный музыкант и сочинения его так талантливы!

– Это так, и музыкант он великий, и переводчик от Бога, я уже и не припомню, сколькими языками он владел. Миссию свою исполнил без нареканий с моей стороны.

– А тот музыкант, о котором ты мне помянул, кажется, синьор Максим Березовский?

– Точно так, но и он служил мне не только как певец и музыкант… Ах, как он поет! Не хуже ваших европейских разбогатевших кастратов.

– Смотри-ка! А я-то думала, ты только в молодых итальянских примадоннах толк знаешь!

Намек Кориллы не смутил Орлова:

– Березовский – первый русский певец, покоривший Европу! С Моцартом в Болонской Академии в одно время обучался, диплом имеет. Прозвание там у него было «Русский». Мои поручения выполнял… Эх, если бы ещё в языках был силен! – посетовал граф. – Я его содержание оплачивал и учебу. Помог я подняться здесь и Шубину, не жалел денег для русских талантов.

– Если бы только талантам, граф, – покачала головой Корилла, – но, похоже, у русских сорить деньгами – национальная черта.

– А ваши синьоры и маркизы, кичащиеся богатством, всё желают русских дам любить, а деньгами сорить, как ты изволила выразиться, не желают по причине скаредности своей, и посему часто вожделенной цели добиться не могут.

– Кого-то ты, граф, интересно мне, в виду имеешь?

Она наконец отошла от бюста Алексея Орлова, продолжая рассматривать дорогие вещицы, расставленные на полках вдоль стены.

– Вспомнил я про одного из ваших, коль разговор зашел о талантах молодых русских, которых я, бывало, нарочными с секретными бумагами посылал в Венецию к маркизу Маруцци. Так вот, этот маркиз по поручению государыни нашей вел финансовые дела по содержанию эскадр моих в Архипелаге и по мере надобности выдавал наличные под мою расписку. Вспомнил я приезд его к нам в Петербург по делу. Всегда при больших делах купеческих пребывал, а тут увлекся красавицей нашей известной Прасковьей Брюс, да как жить без неё, не знал. Но вот воздыхателем так и остался, коль щедростью не отличался. Не выдержал соперничества из-за скаредности своей, а ведь богат ваш маркиз, и любовь свою искал долго. Впрочем, довольно о нём!

Орлов ангажировал поэтессу к столу. Корилла, вняв его пожеланиям, была в том же простом полотняном белом платье, что и прежде, когда в жаркую погоду граф возил её к морю и умилялся белыми нежнейшими кружевами вокруг шеи. Тогда она была ещё во флорентийской соломенной шляпке, шелковые ленточки на которой трепетали при всяком, даже легком, порыве ветра. Сейчас, как всегда, поэтесса чувствовала свою колдовскую власть над русским исполином, тяжело дышавшим за ее спиной. Алехан не спешил снова сесть в своё любимое резное кресло раннего барокко, привезенное из Германии, а просто стоял за спиной сидящей поэтессы и, положив свои тяжелые ладони на её округлые плечи, о чем-то думал.

Корилла обернулась, подняла глаза и, бросив взгляд на Орлова, довольно громко, чтобы как-то оживить его, сказала:

– Граф, я знала, что ты безмерный поклонник лаковой мебели, но ты, оказывается, к тому же ценитель античного наследия нашего.

– Ты про этот бюст на подставке цветного мрамора?

– Да будет тебе известно, это римский император …

– …Каракалла. Его мне рекомендовал купить Шувалов, он знает толк в римских древностях. Из Остии, с раскопок доставили. Да, вот, собственно что я хотел… – сказал граф, вспомнив о чем-то, и, прихрамывая, направился к распахнутой двери, ведущей к библиотеке. Стол-бюро в рабочем кабинете хозяина являл собой образец тяжелой мебели из палисандрового дерева. Он взял с него шкатулку и, снова подойдя к спинке кресла Кориллы, надел на шею поэтессы медальон – портрет на цепи, украшенной жемчугом. На фарфоре медальона также в оправе из жемчуга был изображен портрет российской императрицы.

– Ах, как это кстати, – улыбнулась поэтесса.

– Да, синьора, а то я мог и позабыть. Этот портрет тебе может оказать услугу в случае надобности.

– Ах, граф, вы снова заставляете меня трепетать, – Корилла порхнула к зеркалу, в который раз явив взору Орлова загадочное зрелище общения женщины со своим отражением.

Спустя несколько мгновений Корилла обратила на графа свой восторженный взор, но, не выслушав ее слов благодарности, он с улыбкой сказал:

– Ну, да ладно, и впрямь пора кушать!

Орлов хлопнул в ладоши. Слуги задвигались, повинуясь желаниям гостьи. Корилла ограничилась овощными блюдами, приготовленными по старинным тосканским рецептам и обильно сдобренными пряными травами. Алехан ел рыбу и оливки, жадно запивая всё холодным белым вином. Граф любил, когда разные сорта свежевыловленной рыбы ему отваривали с пряностями на манер известного в тех краях буйабеса. Чтобы поэтессе не было скучно, он беспрестанно шутил, как всегда звучно чавкая и икая. Корилла не единожды настойчиво советовала другу сердца, вкушая яства, не спешить, под вечер есть меньше тяжелой пищи, а вместо вина пить простую воду. Граф порой к рекомендациям прислушивался, но в отсутствие поэтессы всё же делал то, к чему был привычен в России. Наконец, слуги были отпущены. На столе осталось недопитое вино, вода и соки в высоких стеклянных бокалах с крышками, декорированных матовой резьбой. Два красивых фужера с резными парусниками по стеклу были оставлены пустыми на случай.

Граф распорядился его не беспокоить, отменив все встречи, сославшись на недомогание, гнать всю толпу просителей со двора, поскольку выслушивать кого-то и подавать на бедность в этот жаркий день, а тем более вечером, он был не намерен.

Он вновь остался наедине с Кориллой и почувствовал, что боль в спине немного успокоилась. Он не раз замечал за собой, что в такие минуты невольно начинал почти по-старчески брюзжать и сетовать на отсутствие настоящего дела.