Мартын возмущённо вскочил, набрав полную грудь воздуха для достойного ответа. Алексей рассмеялся.

– Она тебя купила, старик.

– А чего сразу: "жулики"… Знаю, что купила, а за базаром следи.

– Мартын, друг мой, это я вам посоветовал бы следить за базаром, – мягко сказал Бог. – Девушка права, конечно. Не будем настаивать…

– Извините, – сказала Вика, – но я, правда, смеялась. Ну… достаточно ведь нелепая ситуация, разве нет?

– Незнакомые мужчины просятся переночевать… – подсказал Алексей.

– Вот именно. И я их пускаю. Чудовищное легкомыслие. Да чем я рискую – ну, в самом худшем случае? У меня не будет этой квартиры. Перееду за ту же цену в гостинку…

– Э, нет, – сказал Алексей. – Представьте: приходите утром, а здесь труп. Сможете вы что-нибудь доказать милиции?

– Легко! – она засмеялась. – Вот уже из этого вопроса ясно, что вам можно доверять. Вы же тогда больше часа просидели – и в шкаф, получается, не заглянули. А в шкафу висит форма…

Алексей развёл руками:

– Лопух. И в каком вы звании, Вика?

– Сержант.

– По делам несовершеннолетних?

– По ним, хорошим… – она нахмурила бровь на Мартына. – Понял, птица?

– Так точно, – робко вытянулся Мартын. – Разрешите обратиться к… э-э… – он подбородком указал на Алексея.

– Обращайтесь.

– Драпать надо, – драматическим шепотом сказал Мартын. – Она нас всех посадит!

– За что? – растерялся Алексей.

– За решётку… Ну, за ту, которую из парка спёрли – забыл, что ли?

Первым захохотал Бог, за ним остальные.

Мелиора. Столия

Железные звери дважды появлялись на окраинах Столии и вскоре исчезали бесследно, будто проваливались в подвалы или подземные нечистые каналы. И жителям начинало казаться, что это был морок, условность, остаток сна. Столия всегда жила особой, как бы придуманной жизнью, состоящей из ритуалов, непонятных для посторонних, и странных бесцельных интриг; этот город ощущал себя слепком с мёртвого лица, маской чего-то – давно забытого.

И жизнь в нём была бесконечным и безначальным, иногда весёлым, а чаще бессмысленно-жестоким маскарадом, понятным только посвящённым; долгой игрой без выигрыша и воображения…

Готовились к Возжиганию Времени. Храм Бога Создателя день ото дня пустел, и никто не убирал налетавшие листья, хвою, серый пепел. Постепенно и окружающие кварталы охватывало оцепенение: люди передвигались медленно и скупо, больше сидели и смотрели перед собой; они перестали зажигать фонари на улицах, а потом и свет в домах. Это расходилось концентрическими кругами, и в центре увядания возвышался храм: серый куб с воротами на все четыре стороны. Крышу храма венчала чаша, чара, вырезанная в давние времена из чёрного с красноватым отливом камня будто бы самим Создателем. Бордюр её насчитывал двенадцать тысяч девятьсот тридцать семь рисок, и при ближайшем рассмотрении каждая риска была миниатюрой, изображавшей какое-то событие. Тьма мудрецов во все времена толковала эти рисунки – толковала так или иначе.

Время кончалось каждые семнадцать лет. Каждые семнадцать лет его следовало высекать заново. Вряд ли кто задавался вопросом, что произойдёт, если жрецы, почему-то не собравшись в нужный день и час, не принеся жертвы и не произнеся нужные слова – не сотворят из ничего синее пламя и не поднесут его к чаше…

То лпы и звери вошли в Столию одновременно с противоположных сторон. Но если навстречу толпам медленно стекались оборванные, еле передвигающие ноги горожане, то звери вошли незамеченными.

Кузня

За прошедшие сутки Алексей узнал много интересного, но в практическом смысле ненужного. Главное, чего он достиг: его подзорных птиц стали замечать – и нервничать. И без того серьёзное потрясение, чреватое самыми крутыми разборками, осложнялось именно этим: странностью.

Может, кошек ещё на них напустить? – думал Алексей отстранённо. Но решил не перегибать.

Всё же неплохую идею подкинул ему когда-то один из злосчастных похитителей Отрады…

А сейчас Бог готовился к ночи. Алексея он выгнал за порог, чтобы не мешал, и Алексей спустился во двор, а потом, движимый непонятно чем, направился в сквер.

На скамейке сидел нахохлившийся Хвост. Алексей узнал его издалека… и, перебрав картинки, приходящие к нему от подзорных, нашёл и эту, самую старую: носки ботинок на фоне тёмного асфальта, озаряемые огоньком сигареты.

Он не мог чувствовать того, что чувствовал Хвост, или слышать его мысли… то есть мог, конечно, но это было бы глупо и бессмысленно… однако и картинки было достаточно, чтобы знать и думы, и чувства.

– Подвинься, – сказал Алексей.

Тот дико взглянул на него, хотел вскочить, но не вскочил. Подвинулся…

– Что было там, я примерно знаю, – сказал Алексей. – А потом?

Ответа пришлось ждать долго.

– Не знаю. Маку менты замели. Просто так. А я вот…

– Ту штуку вы так и не нашли?

– Ты издеваешься, да? Мы как в хавиру вошли – и тут нам ка-ак раз по рогам! Я сразу вырубился…

– Врёшь. И там не били, и потом. На психику давили – это было. Значит, не видел… Почему засада была, как считаешь?

– О, Господи! Да это же… ты чё, мужик, сам не понимаешь? Это ж перевалка Батыевская была для кислятины… или чего там, не знаю я, что он валял: пластилин, солому, стекло… да и знать не хочу! Встрял, блин, как писька в палисадник…

– И про эту вещь тебя потом не спрашивали?

– Спрашивали. Специально подошёл… не знаю уж, как его там, но из боссов. Которого взорвали потом…

– Понятно. Значит, штучка точно у них. И, похоже, начала действовать. Ладно, парень. Хоть ты дела не сделал, но башку под дуру подставлял. Вот тебе за это полкило бабок – и сматывайся. Не маячь, хорошо? Да, и ещё… мало ли, как всё обернётся… короче: помнишь, что я тебе про тот кристалл говорил? Вдруг он к тебе прилипнет… так вот: не надо топить. Зарой. Где-нибудь за городом. Но запомни твёрдо, где зарыл.

– Да я к нему пальцем…

– Это тебе так кажется. Пока не увидел. В общем, моё дело сказать, твоё дело услышать. На конверте номер записан, это моя труба. Но звони только в крайнем случае, понял? В крайнем.

– Не понял. Какое тебе вообще до меня дело, если на то пошло?

– Не знаю. Так просто. В общем, на твоём месте я бы уехал из города. Недельки так на две. Чёрт, мне бы и на моём – не мешало уехать…

– Сбегу – не жить тогда. Заподозрят.

– Ну, парень…

– А чего? Я виноват, что здесь родился? Теперь уже не пере…

Он вздрогнул и замолчал. Алексей тоже почувствовал это: горячую волну со стороны домов. Она прошла, не шевельнув и листка, но заставив содрогнуться всех людей: от внезапного беспредметного омерзения, или от страха, или от предчувствия восторга…