Хорошенький опрятный мальчик со светлыми волосами сел рядом с другим, темненьким, что развалился на скамейке, лениво просматривая какую-то книгу.

— Ничего необычного. В последнее время он такой все чаще… — сказал его товарищ равнодушно.

— Только после того, как с тобой поговорит!

— М?

— Что ты опять ему сказал?

— Ничего. Он спрашивал мое задание. Я ответил. Только и всего, — парень захлопнул книгу и сел ровнее.

— И что?

— И что? — передразнил темненький.

— Заставил переделывать?

— Нет…

— Но ты же ничего не делал! — воскликнул его друг возмущенно. — Как ты ответил?! Почему тебе все сходит с рук? Всегда!

— Потому, что я умный, — хмыкнул тот.

— Да уж, конечно! — светленький вскочил. — Я все время тружусь, учу, работаю, а тебе стоит только улыбнуться, и он тает! Я тебя ненавижу!

Темненький проводил товарища наглым издевающимся взглядом. Совесть его явно не тревожила.

— Знаешь… — мальчик замер в дверях. — Если так будет и дальше, то ты ничему не сможешь научиться.

— Ну и плевать, — потянулся его друг.

— Всю жизнь хочешь просто проваляться, ничего не делая?

— Да, было бы неплохо.

— Дурак! Так не бывает!

— Очень жаль! — темненький зевнул.

— Однажды твоя лень поставит тебя в сложное положение, и как будешь выпутываться, если все, чему тебя учили, не слушал?

— Я, может, вообще тогда выпутываться не стану…

— Подождешь, пока безвыходность окончательно засосет, и ничего уже не попишешь?

— Ага…

— Но… — светленький погрустнел. — Разве тогда это не будет проигрышем?

— Проигрышем?

Мальчик в дверях опустил глаза, и в лице его проскользнуло что-то мучительное. Словно мысли, что крутились у него в голове, давили на него тяжелым грузом, будто то, что тревожило его, было куда сильнее, чем то, что он способен вынести.

— Разве тебе не хочется побеждать? Всегда? — спросил он тихо.

Темненький поглядел на него внимательно, и черный взгляд бездонных очей блеснул коварным огоньком.

— Всегда побеждать? — спросил он, ухмыльнувшись. — Зачем?

— Зачем?! — удивленно воскликнул его товарищ.

— Да, зачем?

— Ради того, чтобы всегда быть впереди. Ради того, чтобы просто побеждать! Разве, ты сам не хочешь того же?

— Я хочу побеждать… но только ради того, что стоит этой победы. На другое мне наплевать, и если я проиграю в чем-то — тоже.

— Но тогда остальные будут считать тебя неудачником! Ты хочешь, чтобы другие так считали?

— Значит, ты хочешь побеждать не для того, чтобы быть победителем, а для того, чтобы все считали тебя таковым?

— Нет! — воскликнул светленький, негодуя от подобного предположения слишком явно, может быть именно потому, что понимал его правдивость.

— В любом случае… — другой снова широко зевнул, — мне нет дела до остальных и до их мнения тоже. И я не хочу побеждать ни для себя, ни для них. Только ради того, что стоит этого.

— А что этого стоит?

— А я… — паренек задумался на секунду, — …и не знаю!

— Дурак ты! — буркнул светленький и быстрыми шагами покинул комнату.

Остановившись в коридоре, он нахмурился, сжал кулачки и вздохнул.

— Но я тебе так завидую… — прошептали его губы едва слышно.

Антон еще немного поглядел на окровавленное тело, распростертое перед его взором. Затем его веки опустились, скрыв на мгновение этот черный взгляд, рождавший и покой, и панику, несший непереносимый ужас, даривший долгожданную безмятежность, столь же противоречивый, столь же неоднозначный, как и сама Смерть. Что было в нем — зло или добро? Кто дать ответ способен? Не то и не другое, верно. Просто чье-то бытие… Быть может, неестественно извращенное, быть может, совершенно обыденное.

Кровь запеклась на Тошиных губах, сосочки языка раздражал металлический вкус, липкая одежда приклеилась к коже, и по мышцам растекалась слабость, словно кто-то подвесил по трехкилограммовой гире к каждому члену. Но боль, как отголосок жизни, свербела в его теле, и отчего-то этот серый хмурый день был невообразимо прекрасен.

Тоша потянулся за кинжалом, желая прекратить муки Дмитрия, чье существо уже подернула предсмертная лихорадка, от которой нет спасения.

— Нет, не надо… — попросил тот. — Я хочу прочувствовать эту агонию до конца. Еще немного, пара минут жизни… ведь никто не знает, куда мы уходим… Я боюсь этого места. Оно вряд ли окажется раем…

— Ну не знаю, как ты, а я рассчитываю на вечную тишину и бесконечное вечное безделье и одиночество.

— Как и прежде…

— Да, как всегда. Уж такой я уродился.

— Что ж… — в горле Дмитрия что-то булькнуло. — Ты победил и получил то единственное, ради чего готов побеждать… Только вот… ты ошибся… Это не так уж прекрасно…

— Кому как.

— Да и тебе тоже, болван. Поверь мне.

— Поверить? Стоит?

— Абсолютно. И к тому же… она тоже так считает, верно? Ей же ты веришь?

Домов улыбнулся. Он выпрямился и направился в комнату, где, по словам Дмитрия, находилась Нина. Он не знал, насколько слова поверженного соперника были для него правдивы, может быть, тот и не ошибался, но, во всяком случае, пока одиночество Тоше не грозило…

Проходя в комнату, Антон заметил на стене аптечку и с прямо-таки каким-то зверским наслаждением вколол себе обезболивающее, а также ливанул на рану почти весь пузырек перекиси водорода. Эх, хорошо пошло!

После животворящих процедур ему лучше точно не стало, но настроение отчего-то приподнялось, и он с воодушевлением отправился искать Нину в закутках прицерковных строений. Больших усилий это не потребовало, так как, также как и сама церквушка, они оказались весьма незначительными. Дмитрий не солгал, он действительно нашел Нину в самом последнем помещении. Связанную, но целехонькую.

Девушка вздрогнула и автоматически отстранилась, когда дверь, отнюдь не любезно пнутая Антоном, шумно распахнулась, но когда появился тот, кто ее потревожил, Нинины глаза увлажнились и просветлели. Хотя это длилось недолго — внешний вид гостя, с оборванной и окровавленной тканью, спутанными волосами и грязным лицом, взволновал ее не меньше, чем возможность снова встретиться с Дмитрием или Майклом.

Домов махнул рукой в знак приветствия, причем так непринужденно, словно не спасал ее из лап похитителя, а просто так зашел на чаек в один из теплых летних вечерков, а затем весьма виртуозно перерезал путы, сковывавшие девушку. Та, оказавшись на свободе, кинулась ему на шею. Он отстранился — его раны никак не способствовали нежности.