– Ты вот говоришь, что бабы меня сгубили, мол, на них я погорел? – кивнул Рамзин, усмехаясь лукаво. – Но перелюбил я их за жизнь свою без счета. И они все меня любили. И умирая там… – Рамзин приподнял скованные наручниками руки и указал ими куда-то себе за плечо. – Умирая там медленно, я буду помнить только об этом, начальник. Не о том, сколько душ загубил, сколько бабок срубил, а о любви я там только вспомню. Может… Может, за счет этого и дышать смогу. Так что…

– В чем совет-то, я не понял? – пожал плечами Симаков, вызывая конвой.

– Не бойся любить, гражданин начальник! – выдал Рамзин с серьезной физиономией, поднимаясь с места, повернулся лицом к двум конвоирам, потом снова глянул на Симакова: – Даже если эта любовь тебя погубит, не бойся ее…

Никаких специально подобранных слов им не понадобилось. Они говорили без конца, и каждое слово казалось Симакову необыкновенным, хотя и не прошедшим преждевременного отбора, которому он собирался их подвергнуть.

Может, потому, что голос у этой чудесной женщины был каким-то волшебным. Может, потому, что понимала его, как никто другой. Может, потому, что вокруг все было так славно и красиво.

Костюм он, конечно, не успел купить. Какой тут костюм, если допрос следовал один за другим. Столько фигурантов! Досталось даже Светлане Карповой, притихшей мышкой забившейся в своем углу. Но причастности ее к чему-либо доказать не сумели. Ни один из членов банды, включая Рамзина, не указал на нее. Отпустили ее домой. Сошкина тоже, хотя Симаков и наругал его за молчание. Раньше поделился бы своими соображениями, все могло сложиться иначе.

Так что когда тут было за костюмом лыжным в спортивный магазин ехать? Сгодились джинсы, теплый свитер еще со студенческих времен и ветровка оттуда же. Симаков немного стыдился своего неказистого вида, тем более что Эмилия выглядела в тоненьком бирюзовом костюмчике на пуху совершенно потрясающе. А он рядом с ней просто каким-то соломенным чучелом себе виделся. Да еще и на лыжах, оказывается, совсем разучился стоять, не то что ходить. И падал первые двести метров без конца, вымокнув, как первоклассник на физкультуре. Злился, сопел, выковыривал из лыжных ботинок снег озябшими пальцами, но упорно тащился за ней следом в гущу леса по накатанной ею лыжне.

А потом был привал и большущий костер, который Симаков на удивление ловко соорудил и разжег с первой попытки. Сухой хворост мирно потрескивал, согревая. Жарились нанизанные на толстую оструганную ветку сосиски для гриля. И под тихий уютный напев огня думалось хорошо и безмятежно, говорилось славно и правильно.

– Игорь, я вот тут подумала. – Эмилия протянула ему крышку от термоса, наполненную горячим чаем. – Я совсем не знаю, какие вы любите бутерброды? С колбасой, сыром или…

– Мы любим любые, – улыбнулся он, вспомнив, как лепил ему многослойные бутерброды Карпов на кухне Кристины.

– Но чему-то должно быть предпочтение? – изумилась она с улыбкой и, наклонившись, шлепнула в его чай, плескающийся в крышке от термоса, ломоть лимона.

– Предпочтение?

Симаков ненадолго задумался. Все вспомнилось как-то вмиг и замелькало невероятно быстро сменяющимися кадрами.

Родители, их уход. Боль, страх. Долгая, бесконечно долгая и пустая одинокая жизнь, кажущаяся ему мирной и необременительной только лишь потому, что расточать себя и свое драгоценное время не приходилось ни на кого. Пустая квартира с унылой тишиной. С вещами, постоянно остающимися на тех же местах, на которых он их оставил перед уходом. Странно вообще, что он не задумывался никогда над тем, как это раздражает. Праздники тут же вспомнились, которые совсем для него не отличались от будней. Разве что программой по телевидению. Вечерние прогулки, которых он не совершал, а наблюдал за ними со своего балкона, покуривая и злорадно стряхивая вниз пепел. Не очень-то ему и нужно таскаться по городской пыли вечерами.

Так он думал тогда…

Много чего как-то вмиг вспомнилось Симакову, и снова нашлись у него единственно правильные и очень существенные слова:

– Чему отдать предпочтение, чему отдать предпочтение?.. Предпочтение, Эмилия, в том, чтобы не быть одиноким, наверное. Чтобы чувствовать, как бьется сердце, знать, что оно не спит и не замерзло…

– Я так и думала! – улыбнулась она ему, смешно прикусывая нижнюю губу. – Как только вы вошли ко мне в кабинет тем вечером, я так сразу и подумала.

– О чем?

– О том, что все так вот и будет! – Она обвела рукой в смешной мохнатой варежке вокруг костра. – Вы, я, снег, костер, и… И все так хорошо, так сладко, что хочется, чтобы это не кончалось никогда.

– И что, прямо в тот момент так вот и подумали? – Симаков шагнул к ней, стащил с ее рук варежки. – Не верю. Про костер точно перебор.

– Согласна, – хихикнула она.

– Снег принимается, зима все же. От этого не деться никуда!

Симаков начал дуть на ее пальцы, которые и не замерзли даже, были теплыми и вкусно пахли лимоном. Но, наверное, так было положено. Он ведь ничего этого не умел, и не знал, и придумать не успел. Ему неожиданно понравилось.

– Согласна. – Она осмелела и прижала к его щекам ладони. – Но все остальное?

– На все остальное я тоже согласен: вы, я, так хорошо, и чтобы это не кончалось никогда.

Кажется, пора было поцеловать невесту. Хотя это, наверное, тоже перебор, невестой она не называлась и не говорила, что думала и об этом тоже. Но поцеловать-то он ее мог?..