— Ты понимаешь, что это гораздо серьёзнее, чем спортзал?

— Я понимаю. Я должна хотя бы попытаться. Иначе я не смогу себе простить.

Отец выдохнул с длинным и задумчивым «п-ф-ф-ф…»

— И ты хочешь что? Встречу с этим полковником?

— Нет. Я хочу встречу с одним бывшим подполковником КГБ. Совершенно конкретным. В Питере. Бывших, как ты понимаешь, не бывает. Желательно, в неофициальной обстановке. Что-нибудь достаточно уединённое. И открытое. Павловский парк. Петродворец. У меня есть деньги, если надо заплатить. Желательно рублями. Но на крайний случай можем кубышку растрясти с баксами. Тыщ на пять-десять.

— Ой, бля-я-я-х-х-х…

— Пап, надо. У нас недели две.

— Ну ты захотела!

— Хорошо, шестнадцать с половиной суток до критической точки. Надо.

Я в него верю, почти как в бога. Если надо — он сделает.

РАЗГОВОР

14 ноября 1995, вторник. Павловск.

Не знаю, любил ли Пушкин Павловскую осень так же сильно, как Болдинскую. Во всяком случае, здесь было достаточно живописно. Золотая осень в своей последней, тысызыть, фазе. Багрец и прочее.

На воротах висела знакомая табличка, гневно предупреждающая, что на территорию дворца нельзя на лыжах. А так хотелось!

Мы с отцом вышли из такси — не думаете же вы, что он меня хрен знает куда одну отпустил? Папа был мрачен:

— Ну и что?

— Да вон он, в сером плаще. Ждёт уже.

Он был непривычно худощавый. И взгляд немного другой. Нет ещё осознания огромной державы за плечами. Да и откуда бы ей взяться? Он же сейчас у Собчака в команде.

Мда, а не прочти я в прошлом будущем это высокомерное интервью Нарусовой, так бы ничего и не поняла. Как она сказала — тогда, дескать, КГБ была чуть ли не чёрной меткой. Бывших КГБшников никто не хотел брать. А Собчак, смотрите-ка, взял. Пригрел чуть ли не из жалости, типа того.

Ладно, не будем углубляться.

— Пап, ты меня здесь подожди.

— Нет уж, следом пойду.

— Ну, как хочешь, только вне зоны разговора.

— Разберёмся.

И, что характерно, одиноких девушек здесь тоже никто не боялся.

Я подошла, протянула руку:

— Добрый день.

— Добрый. Чему обязан?

— Прошу вас, давайте немного пройдёмся. Меня… смущает, так скажем, близость и скученность дворовых построек.

Он оглянулся на разбегающиеся дорожки.

— Эта?

— Да всё равно, любая, — я невольно усмехнулась воспоминаниям, — Знаете, когда мы сюда в первый раз приехали, с группой студенток, нам выдали такие бумажки-путеводители с указанием в том числе маршрутов. И первое, что я сделала — начала громко возмущаться: что за маршрут номер пять? Тупой какой-то. Никаких достопримечательностей не встречает на своём пути, идёт всю дорогу чуть ли не впритык к ограде. А оказалось, это лыжня.

Он негромко засмеялся. А что, чувство юмора у ВВП всегда нормальное было, все говорят.

Постройки остались позади.

— Скажите, зачем вы хотели меня видеть?

— Я хочу спасти жизни сотням наших соотечественников. И я думаю, что вы способны аккумулировать для этого ресурсы. Пожалуйста, обещайте, что выслушаете меня до конца, и я представлю вам доказательства. И прошу, примите во внимание, что ради этого разговора мы приехали из Иркутска. А мы небогатые люди, в общем-то. Не считая того, что лететь пришлось пять часов.

— Хорошо, допустим.

— Моя семья в курсе, что я — довольно часто — вижу маленькие кусочки будущего. Чаще всего, совершенно незначительные, узнаваемые в момент их… реализации, так скажем. Но некоторое время назад сны стали длиннее, связнее и перестали укладываться в рамки бытовых переживаний.

Он остановился:

— Погодите, вы хотели поговорить о вещих снах? Боюсь, я в этом совершенно некомпетентен. Может быть, вам следует обратиться в какое-либо соответствующее издание? — о, да, всяких пророческих газеток выходило — пруд пруди! — Всего доброго.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Вы обещали, — сказала я ему в спину.

Серый плащ замер. Он вздохнул, вернулся.

— Хорошо. Только прошу вас, коротко.

— Как скажете. Завтра будет убит директор «АЗС-Сервис», — он не вздрогнул, только прищурился сильнее, — Через день после этого — президент «Стинолнефтегаза», четвёртого декабря — генеральный директор «Росики». Кажется, это что-то большое, нефтяное, вроде бы в Карелии. Пятнадцатого декабря — генеральный Туапсинского нефтеперерабатывающего. Я не знаю, кто все эти люди. Что это вообще за названия. И по большому счёту, мне как-то всё равно. Они полезли в большие деньги и проиграли. Такие вот волчьи законы. Меня другое волнует. Другие. Простые, обыкновенные люди. Я спать не могу, вижу эти картинки, понимаете? Вы знаете, кто такой Салман Радуев?

Он посмотрел на меня внимательно, едва заметно склонив голову влево:

— Конечно.

— Я вижу сон. Из раза в раз. Больница. Почему-то вижу и взрослых, и детей. И там появляются террористы. Боевики, целый отряд…

Я как могла пересказала историю захвата роддома в Кизляре, со всем её ужасным многодневным продолжением. Без названий. Почему-то боялась, что его могут прослушивать — и прослушать не те, что надо. Сколько было чинуш, направо и налево торгующих с террористами, вы не представляете…

— К сожалению, я не могу вам сказать, где и когда это будет. Хотите, картинку нарисую, как я её вижу? — я достала из сумки планшетку, раскрыла, откинула первую страницу, на которой был мелко распечатан текст, быстро начеркала карандашом: горы, «икарус», валяющийся на боку, что-то взрывается… Вернула верхний лист на место. С шелестом сложила оба вчетверо. Подала ему.

Очень я боялась, что нас подслушивают. Очень.

В листке сначала мелким шрифтом были распечатаны даты, которые помогли бы мне убедить ВВП в достоверности информации.

Ближайшие — дни убийств нефтяных воротил, далее, в апреле — ликвидация Дудаева.

Следом — ещё несколько страшных событий, которые будут происходить одно за другим.

— Понимаете, сны — штука тонкая. Образы, образы. Но я очень надеюсь, что это вам поможет.

Он развернул распечатку. Почитал.

— М… действительно, любопытно.

— Владимир Владимирович, за людей прошу. Помогите. Ну, неужели у нас реально снайперов нет? Надо — найдём. Сибирь охотниками пока не оскудела, вы только скажите.

Он усмехнулся. Забавно звучит? Да и хер с ним! Я людей хочу спасти, иначе зачем я здесь???

— А вы зря смеётесь. После пункта четыре вы мне железно верить начнёте. А после пятого, — это про подробности ликвидации Дудаева, — и подавно. Тут, однако, есть один нюанс. Эффект бабочки. Слыхали