Грених подхватил другой стул и сел напротив. Петя опустился на краешек кресла, стоящего справа от двери, положив на колени «Хирургическую анатомию».

– Вы знаете, что гипнозом я занимался еще до революции… – начал Константин Федорович. И он подробно поведал о своих и брата исследованиях, о том, что они для испытаний приглашали людей за определенную плату участвовать в сеансах, брали консультации и у европейских ученых с громкими именами, и у профессиональных шулеров и фокусников. Собравшись с духом, рассказал о маскараде – неведомой театральной постановке, в которой тоже – не в лучших целях – был использован гипноз. Сказал, что Синцов, Стешина и Лида Фомина принимали в нем участие, и это кончилось для двоих из них смертельным исходом, лишь Стешину удалось спасти.

Грених поймал себя на мысли, что не стал произносить имени Соловьева, которого тоже успел выдернуть из туманного транса, не сообщил и о протоколах, что просил составить своих пациентов. Сидя сейчас напротив следователя, который слушал его с внимательным, непроницаемым лицом, Грених все еще не мог до конца ему довериться. Не к месту вдруг в голове возникло воспоминание, как Брауде распекал старшего следователя, который вел следственный процесс по делу Сахарпромтреста. Слишком много тянулось от него всяких ниточек путаных… Недоверие печальным призраком, ангелом-хранителем или еще каким потусторонним существом спустилось с небес, встав у левого плеча профессора, держало двумя прозрачными пальцами за рукав и все время нашептывало: «Не верь! Не верь Мезенцеву, не верь, раздавит тебя, бровью не поведет!»

Тот мог. Случись что – обвинят Грениха в том, что его исследования вышли из-под контроля, без суда и следствия выпрут со службы, а то и посадят.

– Я не зря спрашивал тогда, действительно ли Тимохин и Куколев бежали из тюрьмы, – говорил Грених. – Нельзя сбрасывать со счетов того факта, что за всем этим стоит медик, знакомый с гипнозом, проводивший операции на мозге, хорошо знающий химию. Вам не приходилось ранее слышать, что в Психиатрической колонии на Курской железной дороге, станция Столбовая, трепанируют головы заключенным, скажем, несколько нетрадиционным способом?

– Куколев до колонии этой так и не добрался, хотя перевод его подписывали, – тоном, в котором слышались смягченные нотки, наконец ответил Мезенцев. – Он был очень буен, причинял увечья сокамерникам и тюремщикам.

– Все же он там был. Я располагаю сведениями, что в Психиатрической колонии на станции Столбовая ему через глаз повредили белое вещество мозга в лобной доле, отчего сейчас он полностью недееспособен. И был недееспособен на момент его поимки в этой квартире – судя по срокам, когда была произведена операция. Я об этом в протоколе указал!

Мезенцев долго смотрел на Грениха глазами, в которых недоумение спорило с силой волей, ведь профессор только что обвинил его в ужасном упущении, совершенном следствием.

– На что вы намекаете? – сорвалось с его губ.

– Я не намекаю. Прямо говорю. Куколева в Трехпрудный привезли прямо из колонии.

– Откуда у вас такие сведения, что именно там проводили операции на мозге бежавшего заключенного?

Грених немного подумал и решил идти ва-банк. Терять было нечего. Сегодня он должен был поставить Мосгубсуд в известность обо всем происходящем. Не будь в этой комнате стажера, который своим въедливым характером мог достать мертвого из могилы, профессор долго бы еще думал, прежде чем совершить такое признание. Более осторожный на его месте, озаботившись о свидетелях своей непричастности, предпочел бы отмалчиваться в стороне. Но Грених знал, что не будет спать по ночам, если не сыщет того ублюдка, который порочил имя гипнотерапии, ставил палки в колеса исследовательского механизма, превращая гипноз в орудие преступления.

– От Хорошилова, заведующего кафедрой патологической анатомии МГУ. Работает он в Психиатрической колонии?

– Он что, вам сам сказал? – бесцветным голосом спросил Мезенцев, упершись кулаком в колено.

– Да, сам.

– Ну вы прямо ходячий полиграф, ей-богу. Гипнозом ему голову заморочили?

– Формулировка у вас больно уничижительная, Сергей Устинович. Под гипнозом у человека сознание самое что ни на есть чистейшее, оттого и уязвимое. Да, я принудил его сказать правду. И он сознался, что прооперировал девятнадцать человек, приговоренных к смерти ревтрибуналом.

Мезенцев еще некоторое время сверлил Константина Федоровича стальным взглядом, тот не сдавался – смотрел в ответ черно-зеленым из-под черной пряди.

– Вот что происходит, когда информация – секретная, между прочим, – попадает не в те руки. Хорошилов действительно занимался операциями на мозге, но закончил свою деятельность еще в 25-м. Куколев в это время буйствовал в Ленинграде.

– Но кто-то его все же прооперировал в прошлую зиму.

– Кто-то и гипнозом орудует, Константин Федорович, направо и налево, – отбился Мезенцев.

– Согласен, – кивнул Грених, про себя отметив, как был напряжен Мезенцев в течение всего этого короткого разговора и как отлегло у него от сердца, как расслабились пальцы, мышцы лица, когда удалось выкрутиться.

Грених, конечно, не смог бы проверить правдивость слов старшего следователя, а спросить у Хорошилова уже не было возможности, и он пожалел, что не уточнил время проведения операций. Хотя аргумент у Мезенцева был железный – кто-то другой пользовался гипнозом, и прооперировать Куколева мог тоже кто-то другой, не сотрудник колонии.

– Давайте разбираться, – предложил Мезенцев, раскрыв ладони.

Вместо ответа Грених вынул из-за пазухи карточку с приглашением и протянул ему со словами:

– При обыске вы не нашли, потому что допустили оплошность: обыскали квартиру, а меня забыли.

Мезенцев взял карточку, поморщившись так, словно пришлось хлебнуть лимонной выжимки.

– У Риты есть такое же. И его вы не нашли, так как оно лежало в кармашке ее платья, которое вы тоже обыскивать не стали.

– Грених, вы невозможный педант. Признаю, ну оплошал. Вы довольны?

– Нет. Я не доволен совершенно. Пошло почти два месяца, но до сих пор неизвестный с командой покрывает тела черной пеной, в газетах он появляется как герой и, возможно, под носом у милиции организовал еще и театральную антрепризу с элементом гипноза.

– Не вижу связи между антрепризой у Мейерхольда, о которой вы рассказали, и нашим Зорро. Что там может быть такого у этого Мейерхольда, кроме его театральных причуд?

– Вот именно, – Грених с досады вскинул палец в воздух, – в этом-то и беда, что вы не нашли связи, потому дело стало. Смерть Лиды Фоминой и Синцова для вас – бытовая случайность. Но если в тот день, когда вы переворачивали мои полки в поисках… Позвольте уточнить, чего именно? Тех жалких остатков от работ по психохирургии Максима Грениха? Если бы вы, вместо того чтобы переворачивать вверх дном мою библиотеку, обыскали меня и Риту, то приглашения