Но никто не ждал их в засаде. Дако лежал порванный будто тряпка. Второго стражника они нашли в углу. Тела были выворочены наизнанку и покрыты ранами, которые могли причинить лишь когти и клыки диких тварей.

– Великий хер святого Ессы! – загремел Гусляр. – Что случилось? Кто это сделал?

– Не знаю ничего! – бормотал воин, раньше посланный к атаману стражниками. – Когда я уходил, оба были живы. А-а-а, погодите, а где третий? Тот приблуда?

Они светили, осматривали стены, погасший очаг.

– Кто это сделал?

– С виду – дикие твари, – проворчал старик в шапке из шерсти, надвинутой на глаза.

Осматривал тело Дако, трогая раны, попробовал на язык кровь – и сплюнул.

– Когти и клыки, не иначе.

– А тот дурак?

– Наверняка сбежал.

– Его похитили.

– Кто?

– Волки-людоеды?

– Слепые снежные гиены. Распробовали людскую кровь. Только они так рвут тела.

– Так низко? Здесь? Вряд ли.

– И все же. Может, нам сменить укрытие.

– Разойтись! – скомандовал Гусляр. – По двое, по трое, проверьте околицы и тропы. Вперед!

– Дождь все размыл.

– Знаю, но… ступайте.

– Что с этими?

Гусляр опустил факел. В его свете глаза Дако блестели красным.

– Заберите их и… похороните. А сперва сделайте так, чтоб они не вернулись как упыри. Ну же, во имя рогатого беса! Я не стану повторять дважды.

Он стоял в темной избе, сам светясь красным, будто стрыгон. Вслушивался, неподвижный, в дождь, а из куреня вышел, только когда услышал глухой стук камней, которыми вбивали осиновые колья в сердца.

– Уходим! – скомандовал он. – Седлайте коней. Забираем трофеи и идем в горы. На какое-то время…

* * *

От заснеженных вершин они съехали прямиком в грязь. Съехали? Упали, скользнули глинистыми тропинками на своих исхудавших, измученных конях, то поддерживая жеребцов, то цепляясь за хвосты и гривы, чтобы не упасть самим. Снова перед ними встали отвесные склоны с буковыми, еловыми и грабовыми лесами, что спускались к подгорьям и равнинам, продернутым серебристыми лентами рек.

Якса был шокирован. Увидел край, настолько отличный от Бескрайней Степи, насколько непохожа пустыня на ледник, чистое небо – на грозу, а старуха над могилой – на молодую девицу. Бесконечная пуща спускалась на подгорья, где росли виноградники, а на долинах рек виднелась мозаика полей и лугов. Огромное королевство было заперто с севера, запада и юга стенами гор, словно валами града или замка. Было оно ключом, вратами ко всей Ведде, а горные вершины отпугивали захватчиков. Но одновременно они становились и ловушкой для защитников, если враг прорывался через скальные стены.

Младшая Лендия была разрушена. В краю, где, как говорил Грот, краюху хлеба поднимали с земли из уважения к труду, нынче не хватало гнилой репы. Целые поля лежали заброшенными, в сорняках. Волки выли на сожженных руинах сел и градов, а на перекрестках лежали поросшие травой, непогребенные человеческие кости, над которыми вставали туманные огоньки светлячков, будто языческие вилы – души умерших детей, слишком молодые, чтобы идти в замирье, искать вечной дороги домой.

В стране, где некогда великой провинностью было разрушить птичье гнездо или срубить старый дуб-батюшку, люди грызли друг другу глотки за кусок сушеного мяса, убивали за остатки каши в деревянной миске. Хунгурский палач порубил тело Лендии, оставив кровавые раны, переорал отрядами и ордами захватчиков, оставив сожженные следы, будто шрамы на теле. Кто выжил, должен был сгибать выю перед пришлецами – как те многочисленные грады и замки, что били челом кагану, соглашаясь на дань и поборы, позволяя хунгурам зимовать у себя, делясь с захватчиками последними мерами зерна и кусками сала.

– Крепко берет орда покоренные народы в колодки, – ворчал Грот, едва они перешли границу. – Записывает их на вечность в реестры подданными. И ставит над ними наместников, навязывает меньшим власть, которой те никогда не знали. А одновременно грубо гнет им шеи, хлещет плетками и презирает.

Он вынул меч, осмотрел его, потом завернул в тряпки, затолкал под исхудавшие сумы, привязал к передней луке, прикрыл чепраком.

– Палатин Драгомир дал клятву верности, принимая власть кагана. Кое-кто говорит, что спас страну, но он предатель, язычник. Вернулся к старым богам, лесу, дубам и идолам, что растут из корней деревьев. Запретил носить мечи тем, кто не принес присягу. Отобрал оружие у рыцарей и свободных воинов. Потому что только разоруженный человек пробуждает презрение у любой власти. Его не боятся, презирают. Он – раб, пес, смерд; его можно загнать в грязь, потому что он не потянется за железом. Я как инок и садовник божий, жрец Праотца не должен носить оружие. Но мне сложно расстаться с этим мечом. Если его найдут, нас убьют. Но я предпочту погибнуть как муж, а не как пес. И если уж я не умер до сего дня, значит, Есса принял меня под свою опеку.

Едва он спрятал меч, сразу пришлось извлекать тот снова. Ехали они страной, погруженной в предзимнюю печаль. Последняя листва опадала с деревьев; леса и боры стояли прозрачные; взгляд уже не задерживался на завесе листьев.

Но несмотря на это, они не заметили оборванцев, что скрывались за деревьями, вооруженных палицами, топорами и рогатинами; людишки эти выскочили вдруг перед ними на перекрестке. Инок первый рванул за меч – Якса схватился за кистень, который забрал из убежища Гусляра. Грот проехался по нападавшим, сбивая их конем, разогнал, в чем мужественно помогал ему Якса. Да и нападавшие, едва заметив меч в руке мужчины, сразу потеряли охоту к бою. Одного, который крепко получил по башке, юноша схватил, пропустил цепь ему под бородой, потянул вверх, пока тот валялся в грязи.

– Отчего разбойничаете, пропащие? – спросил Грот. – За какую добычу обрекаете свою душу на проклятие? Вместо того чтобы работать, чтоб зрели у вас плоды Праотца, отбираете их у других. Горький вкус у чужих плодов. Покоритесь за свои ошибки…

– Мы есть хотим! – прохрипел нападавший. – Инок, голодаем с лета. Хунгурские баскаки выгребли все у нас из ям и амбаров. Забрали последних овец и коз. А вы едете на лошадях; их мяса нам бы до весны хватило. Чем нам детей кормить? Собственным мясом? Или нам в лес идти на погибель?

– Вы не звери, чтоб из-за голода попирать законы Праотца, которые Есса записал в «Откровениях», когда увидал их во сне на стенах первого Сбора. Не дразните меня, я был и в худших переделках у хунгуров. И пустой живот был меньшей из моих проблем.

Он некоторое время раздумывал, потом отвязал один мешок с ячменем и бросил его под ноги оборванцу.

– Ступай и не разбойничай больше, – сказал.

Они отправились дальше, оставив нападавшего на коленях, с глазами круглыми как два Княжича.

– Хунгур бы так не поступил, – проворчал Якса, когда они отъезжали от перекрестка, став легче на несколько фунтов зерна для лошадей.