– Мы не язычники. Плоды Ведды общи для всех людей. И делиться с теми, кто в нужде, наказал Праотец, а записал Есса.

Они ехали дальше, болотистыми трактами, погруженными в осеннюю грязь селами, где нужда и бедность отпечатались на бледных личиках детей и на сморщенных лицах стариков, что сидели на порогах хат. Встретили они высокого, босого, заросшего до глаз мужчину в лохмотьях, который шел срединой тракта, словно обезумев. На шее у него были ножны от меча, в глазах – пустота.

– Где дорога на Хоболин?! – стонал он, кричал и просил. – Укажите мне ее, милые мои приятели, скажите, как туда попасть.

– Хоболин сожгли хунгуры десять лет назад, – ответил Грот. – Теперь там только духи и упыри.

– Врешь, человече! – орал незнакомец. – Там остались мои дети! Спасите! Спасите! Где дорога на Хоболин?

Грот молча поставил ему на лбу Знак Копья.

Они ехали дальше, минуя целые нищенствующие компании в порванных плащах и накидках. Слепцов, калек, хромых и кривых, воющих о помощи и кусочке хлеба. Лбы некоторых уродовали выжженные клейма – знак власти и кары Драгомира и его людей.

Грот и Якса избегали больших поселений, объезжали бездорожьями грады на вершинах холмов. Видели амбары и башни с запасами зерна и мяса для кагана, окруженные засеками и частоколами, за которыми присматривали люди палатина, осаждаемые толпами дикого, оголодавшего люда. Миновали сожженные сборы, сады Праотца, заросшие как совесть и сознание покоренных лендичей. Останавливались на ночь в руинах сел, разводя утлый костерок.

Они видели фургоны, что медленно катились, отягощенные бременем, поскольку везли на них в кузницы мечи, собранные по всей стране. Как новые – с круглыми навершиями, гибкие, с острыми кончиками; так и старые, скандинские, с короткой гардой, полукруглой накладкой, широким клинком. И те, что были того старше – однозаточные тесаки с закругленными рукоятями, другие – почти без гарды, чей гладкий клинок переходил в круглую рукоять. Люди, вооруженные копьями, высыпа´ли все это перед печами, ломали через колено – и от такого обливалось кровью сердце воина. Бросали обломки в уголья, раскаляли, расковывали, уничтожали оружие, которое не защитило свободу и королевство.

Они уехали оттуда поскорее, гонимые не лязгом молотков, не дымом из печей и труб, но видом хунгуров, которые следили, чтобы все мечи попали в огонь. Тех, что насыщались видом оружия, отобранного у побежденных. Да, Грот говорил правду. Безоружный человек пробуждал смех и презрение.

Наконец, после всего их пути в дожде и холоде, Грот привел Яксу в какое-то место в лесах. Некогда тут было большое село – о том свидетельствовали поросшие травой прямоугольные холмики от хат. А на пригорке вставали руины чего-то большего – старые, выжженные и поваленные частоколы, заросшие бурьяном остатки сараев, амбаров, домов. Уцелел небольшой палаций серого камня. Как последний свидетель прошлых кровавых событий. Якса молчал, но чувствовал, как колотится у него сердце. Что-то он узнавал: старое, затертое, обрывочные картинки появлялись и исчезали в его голове.

– Я чувствую твою боль, – заворчал Грот. – Это Дружица. Селение Милоша. Когда вспыхнул языческий бунт, мужичье сожгло замок и усадьбу рода, а потом ушло в лес, к Волосту. Никто не вернулся. Ступай за мной, ты должен это увидеть.

Они привязали лошадей к гнилой балке, которая осталась от разваленных ворот. Грот потянул юношу налево. Тут, за селом, вставал в мокрой бурой траве и бурьяне небольшой холмик, на нем – надгробная стела. Вытесанная грубо, из соснового дерева, потемневшая от ветров и дождей, отекающая влагой.

– Это могила твоей матери и слуг. Памятник мученичества отца и всего рода.

Якса шел медленно, прикоснулся к столпу, на котором сверху был изображен Знак Копья, а ниже – танцующие, держащиеся за руки фигуры. Еще ниже – животные, над ними колосья злаков и солнце.

– Венеда, жена Милоша. Красивая и гордая госпожа. У тебя ее глаза, походка и стать. Не стану скрывать, что я желал ее нечестивой любовью. Я инок, но я и мужчина, а потому ничто человеческое… и так далее. Прежде чем надеть черные одеяния, я был рыцарем. Как-нибудь расскажу, отчего я оставил пояс и шпоры. Мать защищала тебя до самого конца. Погибла в дольмене столемов, где на вас напали хунгуры. Тебя тогда захватили, но странным образом не убили. Отдай ей почести, она была мужественной и красивой женщиной.

Якса тихо мычал что-то. Напевал мелодию без слов. Смотрел на небо, словно ища там свою мать. Начал обходить надгробие, то и дело наклонялся, поднимал камень, бросал под стелу. И постоянно подвывал как степной волк. Грот затрясся.

– Что ты делаешь?! – крикнул. – Что за языческий обряд?

– Я даю покой духам предков. Чтобы они мужественно прошли по Древу Жизни к Матери-Небу…

– Покой даст им только Праотец. Молись ему на коленях! Это единственный момент в жизни, когда рыцарь может их преклонить.

– Не так меня учили.

– На колени! – заорал Грот. Схватил юношу за плечо и почти свалил с ног. – Делай, чему я тебя учил!

Якса непроизвольно сделал Знак на лбу, как раньше научил его Грот. Но не сказал, что душа его в этот момент оставалась пуста. Тут, в далекой разрушенной Дружице, где память о старых событиях уже затирал дикий лес, он почувствовал, что Сурбатаар Ульдин был ему ближе, чем настоящие родители, которых он не чувствовал, не помнил и чьи поступки привели к тому, что он сделался изгнанником.

– Едем, – сказал он, вставая. – Не хочу тут быть. Ночью могут прийти упыри. Это про´клятое место.

* * *

Ночь они провели в лесу, недалеко от дороги. На постели из веток было неплохо: Грот умел с таким справляться. Идя, обрывал кусочки сухой коры с лиственниц для растопки, губку всегда имел под рукой, как и старое огниво. Вечером он сплел из веток стенку, что заслоняла от ветра, а на противоположной стороне уложил, одно на другое, две сухих полешка, засыпав между ними угольков из костра. Те горели и тлели до утра, давая тепло, хотя сквозь ветви над ними просвечивало небо со слабо тлеющими огарками звезд. Якса смотрел на все это с некоторым удивлением. Его проводник управлялся в лесу так же хорошо, как хунгур в степи.

Чуть свет они покормили коней остатками ячменя и травой, найденной в лесу, а потом отправились на север – туда, где над деревьями все отчетливее становился серый вал гор из северной части Круга.

Было около полудня, когда они въехали на опустошенный горный луг, на котором одиноко торчал огромный дуб. В его кроне запутались последние темно-желтые листья. Выглядел он таким раскидистым и мощным, что, скорее всего, мог некогда чествоваться как перунное древо Грома, дуб-отец, которому приносили жертвы и жгли огни. Неожиданно Грот остановился под ним и спрыгнул с коня. Чуть ослабил подпругу Дикому Аману и отпустил его, чтобы конь попасся, привязанный поводьями за шею.

– Сойди с седла и пойдем! – приказал инок Яксе.

– Не слишком ли быстрый отдых?