— Куда руки тянете, артефакт не там! — раздался с самого низа голос Пантейи, и из кучи вылетел Литлер. Правитель потряс головой, посмотрел на свои руки, ощупал шею, грудь и, сообразив, что лишился не только второй, но и первой половинки артефакта, нырнул обратно.

Из кучи прозвенел дрожащий от бешенства голос Натали:

— Идиоты! Пантейя ниже!

— Пардон, фройляйн, обознался…

Принцесса кубарем откатилась в сторону, быстро зашнуровала лиф, затянув его для верности тройным морским, и с воинственным воплем спланировала на самый верх кучи, дубася маленькими крепкими кулачками всех без разбору.

— Папа, — сердито прошипел из кучи Дэйн, — не лезь с советами!

Литлер вторично отлетел к стене, рассвирепел и провыл какое-то сложное, многоэтажное заклинание, которое, как ни странно, сработало.

Дюжих молодцев припечатало к стенкам, с которых они начали плавно стекать, Натали повисла на люстре. В самом центре зала лежали царица амазонок и наследный принц Голома, старательно ища друг на друге литлеровскую пропажу. Половинки артефакта тихо-мирно валялись рядом.

Литлер страстно зарычал, прыгнул на них всем телом, схватил в обе руки, покатился по ковру и в испуге крутнулся в сторону.

Поздно. Прямо на правителя Голома, возмущенно вереща, летела с люстры Натали. Молодое, крепко сбитое тело принцессы — кровь с молоком — с размаху припечатало Литлера к ковру, ручки правителя конвульсивно дернулись, артефакты соприкоснулись, и под ослепительную вспышку света на два человека в камере стало меньше. Ни Дэйн, ни Пантейя исчезновения правителя Голома и принцессы даже не заметили. Им было не до того.

— Вот видишь, какую пользу приносят азартные игры, — донесся до Кузи веселый голос Дима. — Как ты думаешь, мне это зачтется?

— Обязательно. Лично буду ходатайствовать, чтобы тебе ввалили на всю катушку. Плетей сто, я думаю, хватит.

— Нучард, ты не прав. Я бы на месте Бимена основал новый монастырь, где послушникам преподавались бы азартные игры. Согласен быть настоятелем.

Кузя открыл глаза и обнаружил себя на полу в углу таверны между Саркатом и Кириллом. Они еще спали.

— Шутом балаганным тебе быть, а не настоятелем! Зачем долину изгадил?

— А куда прикажешь этих костлявых девать? Пусть самозахороняются!

— Да уже захоронились. Сплошное кладбище. По этому тракту теперь ни один купец не поедет.

— А ты чего ж молчал?

— А что может сказать бедный монах великому главкому? Командарму!

Дим виновато вздохнул. Монах с послушником сидели за столом, неспешно прихлебывая из кубков элитное торийское. Рядом клевал носом дон Эстебано. Лицо его было серым, глаза мутными. Ночного правителя Сорвенто явно штормило и тошнило.

— Прошу прощения, уважаемые доны, — выдавил он из себя, — но мне пора. Дела, знаете ли… Нельзя свою паству оставлять без присмотра. У нас всякое бывает. Претендентов на пост много…

— О чем речь! — сочувственно кивнул Дим. — Привет от нас славному городу Сорвенто.

— Извинитесь за меня перед маэстро. Уезжаю, не попрощавшись, но что делать?..

Глаза Кузи увлажнились. Он дернулся было облобызаться, но дон Эстебано уже покинул трактир. Во дворе заржали лошади, застучали колеса.

— Молодец, — спокойно сказал Нучард, — оставил нас без транспорта. Сначала на перевал пехом, потом с перевала до Фарадановой пешеры — и тоже пехом. Кузя не пойдет. Голову на отсечение даю. Чтоб он такое богатство да без присмотра оставил? Ни за что! А без него и герой наш шагу не ступит.

Кузя скосил глаза, и дыхание перехватило от восторга. К двум сундукам, вывезенным из Сорвенто, добавилось еще пять.

— Ты зачем армию на Голом отправил, дурик? — продолжал стыдить послушника Нучард.

— Как зачем? — вскинулся Дим. — Долой самодержавие! Тирана к столбу позора! Выборы достойного правителя…

— Скажем, тебя? — ехидно поинтересовался Нучард.

— А что? — задумался Дим. — Я, пожалуй, неплохо буду смотреться в роли президента, избранного чисто демократическим путем через особо доверенных лиц… Парламентариев заведу, чтоб народ не вякал…

— В демократию поиграть захотелось? — ласково спросил монах. — Пьяного бреда нашего философа наслушался? Знаешь, Саркат мой друг, но истина дороже. Демократия — это власть абсолютного большинства дураков над кучкой умных. Умных всегда почему-то меньше. А кончится знаешь чем? К власти все равно придут умные, только править они будут не своим, а чужим. И название у этого чужого — общее. Народное. Свое — это то, что в кармане. И начнут тогда правители воровать. А чтобы воровать сподручнее было, законы соответствующие издадут. Монарх-то — он за свое радеет. Это его государство. Его народ. Потом все его детям останется. Свое добро не разворовывать, а приумножать нужно…

— Ну че ты ко мне пристал? — заерзал на скамье Дим. — Уж и помечтать нельзя…

— Лучше помечтай, чтобы у Кузи с бодуна глаза на свет божий не смотрели и он твой выигрыш не заметил да про свой гонорар забыл. Я все это на горбу не попру. Предпочитаю идти налегке. Что, слабо сказку сделать былью? То-то вот. Давай на кухню за водичкой. Сарката без нее не поднять.

Кузя засопел от возмущения. Такого коварства от друзей он не ожидал. Посмотрел на сундуки, тихо застонал, потом озверел, ощетинился и начал искать выход. Не из таверны. Из положения. Лихорадочно мечущиеся глаза упали на грудь мирно сопящего рядом Кирилла. Артефакт! От самого Лосомона! Попробуем… Только осторожно: с этими штучками, говорят, шутки плохи. Мохнатая лапка нежно погладила половинку золотого сердечка.

— Артефакт, артефакт, — прошептал домовой, — сделай так, чтобы Кирения здесь оказалась.

Трактир завибрировал. Где-то далеко в горах пошли лавины. Земная кора пришла в движение. Кузя вцепился в хозяина. Дим, потеряв опору под ногами, покатился по полу, так и не успев добежать до кухни.

— Нет!!! — завопил домовой. — Лучше мы в Кирении!

Его услышали. И артефакт, и все остальные.

— Ты что творишь? — рванул к нему монах. Пол встал на дыбы. Трактир резко, под углом, взмыл в воздух и понесся в сторону гор, со свистом наращивая скорость. Кирилла с домовым подбросило вверх и со всего размаха вляпало в кадку с недоеденными помидорами, вместе с которой они и покатились в угол зала следом за своими друзьями, скользившими туда же по соленым огурцам из опрокинувшейся бочки. С крыши летела черепица, хлопали ставни, осыпая осколками стекол кучу малу, копошащуюся в углу. Из раскрывшихся сундуков веером летели монеты, устилая пол золотым ковром.

— Какого черта? — зарычал не успевший продрать глаза герой, размазывая по лицу томатную пасту, в которую успела превратиться закуска.