– Я выкинул. Но адрес твоего дома моды можно без труда найти в интернете.

– И что же заставило тебя отыскать его?

– Мне нужна твоя помощь. Мне тяжело просить об этом, но больше не к кому обратиться.

Весь вид Жана говорил о том, что у него действительно нет выбора.

– Что случилось?

– Мой старший сын тяжело болен, у него лейкемия. Обнаружили ещё в возрасте трёх лет. С тех пор бесконечное лечение, химиотерапии, ну ты представляешь, – Жан тяжело вздохнул. – Он сейчас очень слаб, нужна операция по трансплантации костного мозга. Мы нашли хорошего врача, уже почти договорились с ним, но операция стоит немалых денег, которых у нас нет. Я пришёл просить у тебя взаймы. – Жан выдохнул и выжидательно уставился на меня.

Моё сердце сжалось от бесконечной жалости к этому человеку. Теперь стало понятно, что причиной его подавленного состояния была тяжёлая болезнь ребёнка.

– Ты правильно сделал, что пришёл ко мне, – поспешила я его приободрить. – Даже не представляешь, насколько правильно. Твоему ребёнку не нужна никакая операция. Я слышала, что в Центре Жданова лейкемию лечат как насморк, безо всякого операционного вмешательства.

– Это исключено, – прервал меня Жан. – Ты всерьёз думаешь, что я обращусь за помощью к Жданову?

– Нет, не к нему. Ко мне. Ты ведь уже пришёл. Дело осталось за малым – прими мою помощь. Я что-нибудь обязательно придумаю. Жданов не узнает, что в Центре будет лечиться твой сын. Обещаю.

– Ты думаешь, я позволю, чтобы мой ребёнок стал подопытным кроликом у этих ждановских роботов? – с трудом скрывая нотки отчаяния в голосе, проговорил Жан. – Если ты не готова дать мне денег, то так и скажи. Нечего выдумывать всякую ерунду.

– На операцию я тебе денег не дам, ради блага твоего ребёнка. Как ты можешь из-за старых обид рисковать жизнью своего сына, доверяя её каким-то неизвестным врачам? Может, они, конечно, и не так плохи, но, насколько мне известно, ни один врач до появления «ждановских роботов» не мог на сто процентов гарантировать излечение онкологии. Твой сын не будет подопытным. Профессора Центра излечили уже сотни детей от этого заболевания. Очереди из пациентов со всей страны выстраиваются у дверей Центра, но пока далеко не всех успевают принять. Чего греха таить, попасть туда с улицы непросто. Но если ты позволишь мне помочь, твой сын будет там завтра же, в первых рядах.

Жан напрягся. Я безумно испугалась, что он заупрямится и не даст своего согласия. Уже немного зная его нынешнего, я опасалась, что он просто уйдёт, хлопнув дверью. Но, внимательно приглядевшись к нему, я заметила, как он растерян. Он так и прилип к подоконнику в нерешительности.

Я стояла в противоположном от него углу кабинета, и вдруг мне захотелось подойти ближе, утешить его, подбодрить. Ноги сами понесли меня в сторону окна. В какой-то момент он поднял на меня глаза, и я даже замерла на секунду от его взгляда. Он был таким, как когда-то давно – мягким и нежным. Жан, несмотря на свой нелепый прикид, вдруг предстал передо мной именно таким, каким я видела его в своих снах. Я решительным шагом направилась к нему. И чем ближе подходила, тем сильнее нарастало невидимое притяжение между нами. Я подошла к нему почти вплотную, и вдруг, на удивление самой себе, сделала то, что велело мне моё тело. Разум, по-видимому, спокойно дремал в эти мгновения. Я запустила свою руку в его густые мягкие волосы и посмотрела ему прямо в глаза. Всё, что происходило потом, было настолько естественным, что никто из нас, похоже, даже не смутился. Вторую руку я вложила в его ладонь, а губами примкнула к его губам. Я ничуть не боялась, что Жан оттолкнёт меня, напротив, я была уверена, что он ответит на мой безрассудный порыв. И он ответил. Так горячо и так страстно, что я даже немного удивилась. Стоило ли ломать всю эту комедию, если его чувства ко мне так же сильны, как и мои к нему? Теперь в этом не оставалось сомнений.

Через пару минут я оторвалась от него и, набрав телефон ближайшего отеля, забронировала номер. На сейчас.

Через двадцать минут мы уже заходили в вестибюль небольшой гостиницы на Смоленке. А ещё через пять минут уже ничего в мире не существовало, кроме нас двоих и белых простыней, мелькающих перед глазами.

Не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда мы просто лежали рядом и курили. Только с ним – и ни с кем другим в жизни – я курила, не вставая с постели. Этот ритуал естественным образом зародился у нас ещё на базе. Опасность и неэстетичность этого занятия были несоизмеримы с удовольствием, получаемым от него. А сегодня, спустя много лет, в гостинице в центре Москвы, мы как будто мысленно уносились на десять лет назад, в то время, когда, будучи молодыми и счастливыми, наслаждались друг другом, любовью и вседозволенностью.

Я лежала и думала о том, как естественно всё происходящее. Как глупо с моей стороны было так долго пытаться выкинуть Жана из головы. Добровольно отказаться от того, чтобы бороться за любовь, за счастье быть рядом с этим человеком – сейчас это казалось мне верхом безумства. Теперь я знала точно, что меня ничто не остановит. Мы будем вместе, пусть урывками, пусть тайно, но жизнь наконец приобретёт реальный, а не надуманный смысл. Сколько раз я убеждала себя, что нет для женщины большего счастья, чем посвятить свою жизнь детям и любящему, заботящемуся о семье мужу. На самом же деле почувствовать себя женщиной – истинное счастье для каждой из нас, а возможно это только в объятиях любимого человека. «Рай без любви называется адом» – именно так можно было охарактеризовать мою жизнь до возвращения в неё Жана.

Мы долго лежали молча, думая каждый о своём. Наконец наступил момент, когда нам обоим захотелось прервать тишину, – Жан уже сделал вдох, но я опередила его на долю секунды:

– Почему ты был так жесток ко мне? – В любой другой ситуации такой вопрос выглядел бы как банальное женское нытьё, но в нашем случае я имела полное право его задать.

– Я был зол. Очень зол на самого себя. Сначала потому, что позволил Жданову посадить себя в клетку.

– Ты бы не смог сопротивляться, – поспешила я его переубедить.

Однако Жан как будто не слышал меня:

– Затем из-за того, что, боясь за мою жизнь, ты стала принадлежать ему.

– Я всегда принадлежала только тебе, – продолжала парировать я.

Но Жан словно разговаривал сам с собой, не обращая внимания на мои возражения:

– А дальше… То, что было дальше, я никогда себе не прощу. Прошло время, и я твёрдо решил доживать свой век, никогда не вставая на твоём пути, чтобы впредь не приносить тебе несчастий.

На мгновение мне показалось, что Жан был готов к этому разговору, заранее тщательно продумал его, однако тут же отогнала от себя эту неприятную мысль, найдя объяснение происходящему: глубокое чувство вины, которое терзало Жана все эти годы, заставляло его вновь и вновь прокручивать события тех дней и вести этот бесконечный диалог с самим собой.

Иногда нет ничего сложнее, чем переубедить человека, который давно и прочно вселил в себя чувство вины за все несчастья на Земле, но я изо всех сил пыталась приободрить его: