оглянулся. – Видишь ли, однажды я убил вражеского наёмника. Не в бою. Он сдался в плен, сперва я просто вёл его, а потом, сорвав с него балаклаву, узнал в нём одного из тех, кто убивал российских пленных и угрожал мирным гражданам расправой. Он себе морду грязью дополнительно измазал, чтобы не узнали, но глаз у меня намётан. Я его по партаку на руке узнал – кресту фашистскому. Отвёл его в сторонку и замучил. Вот этими руками. Замучил очень страшно, – Сергей Казимирович вытянул свои чистые руки. – Отомстил за ребят. Он долго у меня барахтался, пока не сдох собачьей смертью.

Сергей Казимирович говорил злобно, но без гордости. Чувствовалось, что пусть он когда-то давно и удовлетворил жажду мести, всё равно его немного гложет совесть.

– Я не вижу в кошмарах лица этого наёмника, – продолжил Сергей Казимирович, – но внутри тяжёлым грузом висит тот факт, что соотечественников и братьев по оружию я этим не вернул. Да, не позволил ему творить зло дальше. С одной стороны – месть и превентивный удар, а с другой…

– Пустота? – закончил я за Сергея Казимировича. – Как будто всё зря?

– Может быть. В конце концов, убивать врагов во время боя это одно, а когда враг сдался на твою милость – совсем другое.

– Я, когда был военным корреспондентом на нынешней войне с КЧС, видел, как некоторые наши добивают врагов. Без пыток, но всё-таки картина не лучшая.

– Плохо это. Излишняя жестокость развращает, обезглавливает. Я и сам тому свидетель, как и ты.

– Давайте лучше сменим тему, Сергей Казимирович. Погода сегодня слишком хороша для хмурых разговоров о войне. Это когда-то был наш с вами общий ратный труд, но сами понимаете.

– Трудно спорить. Давай пройдёмся, что ли, раз уж погода хороша.

Шли по чистой мостовой, подогреваемой летним солнышком. Среди крупных зданий промышленных комплексов я всё равно чувствовал себя вольготно, пусть меня и тревожил запах гари, серы и пороха. Шум кое-как получилось перебороть. Таблички на русском языке рассказывали о том, что меня окружает: «По левую руку вы можете наблюдать патронный завод «Предприятие-3», чуть за ним – реплику амфитеатра Флавиева, или Колизея…»

– Надо же, даже не разрушенный, как на картинках обычно представляют, – сказал я, посмотрев на величественный амфитеатр. – Евгений не соврал, сказав, что собрал здесь многие памятники архитектуры.

– Будь открыт третий мир-измерение не только для некоторых избранных и Посвящённых, это было бы самое популярное туристическое место среди людей в нашей галактике. Тут настолько много всего ныне утерянного, что просто с ума сойти можно.

– Я так полагаю, за целостностью зданий следят роботы?

– Конечно. Драконы когда-то придумали имитацию интеллекта и ныне занимаются совсем другими делами, им не до ручной работёнки. Технологии, понимаешь ли.

Я усмехнулся.

– При этом они всё равно печатают методички и заматывают раны бинтами. В ваше время, кажется, много было трудов про то, как искусственный интеллект будет управлять всем и делать грязную работу, а люди – только бамбук курить.

– Ага. Дурная мечта ленивых людей западного склада ума. Сами работать не хотят, поэтому нужен раб, который будет вкалывать, пока они будут мечтательно сидеть под виноградным кустом и размышлять о смысле своей жалкой жизни, не забывая подточить это дурманящими препаратами да извращениями. Против такого склада ума мы однажды сражались и победили. Я, кстати, взглянул не столь давно на современные русские книжки – ни одной по-идиотски фантастической не нашёл. Удивительное ли дело?

– Удивительного мало, в наше время предпочитают писать не о выдуманных героях, а о настоящих. Подвигов, как военных, так и гражданских, в наше время выше крыши, пиши – не хочу. Кстати, о препаратах и извращениях. А у наших русских драконов такое встречается? Вы с ними очень много прожили, вдруг что-то видели?

– Высшие существа в принципе бессмертны, им не с руки привносить в свою жизнь лишние краски. Кроме того, психика русских драконов работает по-другому, препараты на неё не действуют. А моральные устои у них крепче космической корабельной стали. Например, даже простой поцелуй в губы у них считается актом, что просто так совершать не дозволено. Это мы, люди, целуем своих любимых часто, ибо мы скоротечны, хотим многое взять от жизни, – Сергей Казимирович еле заметно улыбнулся. – А по поводу извращений я тебе вот что скажу. При всей моей неприязни к драконам, к какой группе они бы ни принадлежали, трудно не записать в плюс, что они не позволяют себе того, что с лёгкой руки могут себе позволить люди. Инцест, гомосексуализм обоих полов, садомазохизм, гедонистическая ксенофилия и другие практики сексуального плана – всего этого здесь не было с самого начала времён, нет поныне и не будет никогда. Отнюдь не только потому, что здесь незримо правит и довлеет Пенутрий, но и потому что каждый и каждая из высших существ свято чтит простейший закон природы – лишь от мужчины и женщины рождается новая жизнь, лишь мужчина и женщина могут испытывать друг к другу истинную супружескую любовь. Иных путей не было, нет и не будет.

– По вашей логике, Сергей Казимирович, Пенутрий и сам должен быть не одинок. Он же как-то родил всех высших существ.

– Он не одинок, да. У него есть жена. Имя её – Пену́трия, известна ещё как Великая Мать. У неё есть интересная особенность – рождает она только мальчиков. Каждый из них затем создаёт себе жену и называет по образу своего имени. Евгений – Евгения, Владимир – Владими́ра, Анугира́сус – Анугира́за…

– Ко́герт Вар – Коге́рта Вара́ри, – закончил я, назвав всплывшее в памяти имя жены Когерта Вара. – Интересная взаимосвязь. И всё же, чуть возвращаясь. А вот, например, Света-дракони́ца. Она любит меня и явно хочет, будучи не человеком. Что же это, как не нарушение постулата о недопустимости извращений?

– Это интересный случай. С одной стороны, извращения нет, ибо у неё много от человека, но с другой…

Сергей Казимирович взглянул на меня хитро, я не смог удержать смешок.

– Ей ещё многому предстоит научиться. Многое предстоит понять. Если, конечно, она захочет быть настоящей крепкой личностью, а не беспринципной сволочью.

– Вы так много знаете, товарищ Омаров, завидую прямо. И при этом чувствую себя законченным незнайкой, который постоянно задаёт вопросы.

– В этом нет ничего плохого, Виталий. В конце концов, ты не задаёшь