сдерживал ярость, чтобы не накричать на меня. Но за что? За то, что в поисках правды я попала в лапы Ланчетто?

— Забирайте постель и уходите, — сказал Тристан и скрылся в спальне. — Только быстрее, не заставляйте ждать.

Такая перемена мне не понравилась. Куда делся учтивый брат герцога? Я бочком прошла в спальню, свернула постель. Тристан стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. Мне ничего не оставалось, как уйти.

В моей комнате было сыро — уезжая, я забыла закрыть окно, и на полу натекла лужа. Я расстелила постель у противоположной стены и долго сидела в темноте, не зажигая свечи. Тристан велел мне успокоиться и выспаться, но я не могла успокоиться — меня до сих пор трясло, и все нервы были, как натянутая струна. Какой тут сон? Вместе с тем, я ощущала огромный прилив сил. Хотелось куда-то бежать, немедленно что-то сделать!.. Но я могла только сидеть в темной комнате, пережидая бурю, которая вновь окружила дом на скале и остервенело вгрызалась в его стены.

Вокруг меня летали призраки Бьянки, герцога и портного Паскалье. Мне казалось, я слышу их голоса, требующие отмщения. Справедливость должна восторжествовать, честное имя матери Тристана должно быть восстановлено. Она не убийца, и ее сына не должны называть «сыном сумасшедшей».

И есть еще кто-то, кто хочет того же, что и я — справедливости. И он не призрак, он человек из плоти и крови. И он выбрал меня в союзницы. Это было так же ясно, как то, что солнце всегда восходит на востоке.

Солнце на востоке… дерево с ветками вместо змей… человек под деревом играет на свирели…

Я сжала виски, пытаясь вспомнить что-то. Что-то светлое, из детства, но важное, связанное со смертью Бьянки…

Дерево и змеи… дерево и змеи…

Змеиное дерево!

Догадка осенила меня одновременно со вспышкой молнии, и я подскочила, как будто молния ударила в меня.

Я вспомнила сказку, которую рассказывала мне матушка, когда я была еще ребенком. Парень играл на свирели, приползала змея и танцевала, и приносила музыканту каждый день по золотому. Однажды змея умерла, и на ее костях выросло змеиное деревце, у корней которого каждый день появлялся золотой. Чтобы победить завистливого соседа, парень поспорил, что солнце взойдет на западе, и так как он был прав, солнце взошло на западе…[4]

Служанка вдовствующей герцогини говорила про амарант, называя его змеиным деревом. Потом горшок с амарантом разбился, и леди Ромильде стало плохо… Я нечаянно разбила горшок с этим цветком, и леди Ромильда сочла это дурным знаком… Но почему-то подарок в виде амаранта ей не понравился…

Амарант — змеиное дерево, и золотая монета у его корней…

Было чувство, что я блуждаю по лабиринту и вот-вот найду выход, но опять и опять натыкаюсь на стены.

Есть кто-то, кто знает, что произошло, и хочет об этом рассказать. Но Тристан советует мне не вмешиваться в это дело. Он боится. За меня или… за себя?..

Я встала и на цыпочках вышла в коридор. Дверь в спальню лорда Тристана была закрыта, но не заперта. Я толкнула ее — и она подалась.

Открыв дверь шире, я остановилась на пороге, не осмеливаясь пройти дальше.

Лорд Тристан не спал. Он сидел на постели, перед столом, и держал в одной руке низкую чашку, а в другой — фарфоровый чайник. Тристан как раз наливал из чайника в чашку прозрачную жидкость, которую я сначала приняла за воду. Но эта вода пахла резко, как вино.

— Зачем пришла? — спросил Тристан неожиданно грубо.

— Мне уйти? — спросила я тихо.

— Да, — тут же ответил он, но тут же окликнул: — Нет, подойди.

Он со стуком поставил чайник, расплескав часть содержимого, и я поняла, что не слепота была причиной его неловкости.

— Вы пьяны, господин, — сказала я.

— Бывает, — ответил он с издевкой, достал из-под столешницы вторую чашку, безошибочно взял фарфоровый чайник и до краев наполнил ее прозрачным напитком. — Попробуй. Это восточное вино. Оно горячее, как солнце.

— Благодарю, но нет, — отказалась я.

— Садись и пей, — он сказал это странным голосом — низко, с подрыком, и у меня сами собой подкосились колени.

Я села на подушку, напротив, по другую сторону стола, не смея ослушаться.

Тристан придвинул мне чашку и сел, уперев руку в бедро.

— Пей!

Я послушно взяла чашку и сделала глоток. Дыхание перехватило, напиток обжег мне горло, как огнем, я уронила чашку и закашлялась. К моему удивлению, чашка, которой полагалось упасть на стол, даже не зазвенела. Придя в себя и обретя способность нормально дышать, я увидела, что чашку держит Тристан. Он смог поймать ее, не расплескав вина.

— Всё ясно, пить ты не умеешь, — сказал он насмешливо и опрокинул вино в себя, даже не поморщившись.

— Зато у вас неплохо получается, — заметила я. — Особенно ловить чашки на ощупь. Тут должен быть настоящий талант.

То, что произошло дальше, больше походило на события из кошмарного сна. Лорд Тристан вскинул на меня глаза, и я вздрогнула — они были не мутно-голубые, бельмами, а темные, искристые, как у сокола.

Я не успела решить — стоит пугаться этого или нет, как вдруг Тристан отбросил чашку, взвился с места, перескочив столик, и опрокинул меня на пол, уложив на спину, а сам устроился сверху, перехватив мои руки за запястья и прижав их над моей головой.

Только тогда я услышала жалобный звон разбивающейся чашки и сначала подумала, что на нас напали, и Тристан защитил меня от стрел, но тут он поцеловал меня.

Поцеловал в губы, припав ко мне жадно и крепко. Я задохнулась от этого поцелуя, как от прозрачного вина, и застонала, пытаясь отвернуться. Тристан оторвался от меня, тяжело дыша. Глаза его сверкали, как звезды, и он смотрел на меня. От него пахло морем и медом.

— Ты не слепой, — сказала я, — и это ты спас меня от Ланчетто.

— А это ты целовала меня тогда, а не Милдрют, — сказал он и снова поцеловал меня, принуждая приоткрыть рот.

Он отпустил мои руки, ощупывая мою грудь, бедра, опять грудь. Он потянул ворот моего платья, чтобы забраться ладонью за корсаж, и в это время я схватила Тристана за волосы, дернув изо всех сил. Он взвыл, приподнявшись на локте, а я толкнула его, повалив сначала на бок, а потом на спину, и уселась на него верхом, задрав подол платья, чтобы было удобнее сидеть.

— Значит, ты дракон, — сказала я, уперевшись ладонями ему в плечи.

— Ты же догадалась, —