миролюбивыми речами и убеждением перетянуть симпатии людей от Вильгельма к себе, дон Хуан летом незаметно покинул Брюссель под тем предлогом, что ему нужно подготовить вывод войск. Однако планировал он вовсе не их вывод.

Тем временем, пока Вильгельм находился в Миддельбурге, где Шарлотта родила вторую дочь, стало ясно, насколько усилилась его позиция. Всего год назад европейские правители едва знали его, а теперь, когда иноземные политические представители в Нидерландах в один голос называли его восходящей силой, к нему стали относиться совсем по-другому. Королева Англии любезно согласилась быть крестной матерью его новорожденной дочери. Вскоре она отправила с графом Лестером ценные подарки для принца и принцессы: золотую голубку, украшенную драгоценными камнями, для Шарлотты и золотую ящерицу для Вильгельма. Голубка была очевидным символом, но ящерица озадачила Шарлотту, пока она не вспомнила рассказ Плиния о том, что наблюдательная ящерица охраняет сон льва и предупреждает его о приближении змей. Но пока посольства и подарки готовились, маленькую Елизавету нужно было крестить, поэтому 3 мая 1577 года в Миддельбурге состоялась церемония, где вместо блестящего Лестера в качестве крестного выступал его молодой племянник. Филиппу Сиднею было двадцать три года, и он с большим энтузиазмом – без тени дипломатической осторожности – относился к борьбе Вильгельма. Встреча прошла с несомненным успехом.

Но не только королева Англии теперь любезно протягивала свою руку Нидерландам. Герцог Анжуйский тоже проявлял к ним такой интерес, который мог привести в смущение, поскольку его интерес, как хорошо понимал Вильгельм, был исключительно эгоистическим. Герцог хотел получить княжество для себя и смотрел на Нидерланды с этой точки зрения. Правда, он еще не решил, то ли свергнуть дона Хуана, как кандидата на это место от южной знати, то ли узурпировать позицию Вильгельма. Под предлогом лечения целебными водами в Спа его хорошенькая сестрица Марго отправилась летом по южным провинциям, держа глаза и уши открытыми, а рот на замке. В июле 1577 года она была в Намюре, где ее встретил дон Хуан и сопроводил до Спа. Что он делал в Намюре, так далеко от Брюсселя, оставалось загадкой до тех пор, пока королева Марго и ее фрейлины благополучно не отбыли восвояси. Затем, объявив Генеральные штаты и принца Оранского низложенными за предательство короля Филиппа, он с отрядом испанских войск захватил цитадель.

7

Вильгельм ожидал этого, хотя и не предполагал, что дон Хуан начнет действовать так скоро и так глупо. Будучи не в состоянии добиться выполнения условий Вечного эдикта и не желая выполнять условия Гентского примирения, дон Хуан тянул время сколько возможно. Он надеялся, что аристократы Юга единодушно присоединятся к нему, но не учел ни их эгоизма, ни их искренних сомнений, а главное, не сознавал, как малочисленна эта группа. Кроме того, он не смог понять, как сильно народ ненавидит короля Испании и насколько он силен на этот раз не только своими представителями в Генеральных штатах, но и огромным количеством местных добровольцев, вставших на защиту своих городов от мятежных испанских войск.

Внезапный захват Намюра ускорил фатальный кризис власти дона Хуана. Его немногочисленные войска изгонялись из городов и деревень, и, как всегда, во главе восстания был Антверпен. Сразу же после того, как только удалось выгнать оттуда испанские войска, все работоспособное население бросилось в цитадель и разрушило ее. Статуя Альбы, найденная в одном из подвалов, была разбита торжествующей толпой на куски, которые затем катали по главным улицам города. Генеральные штаты немедленно отправили посланцев к Вильгельму, призывая его взять управление на себя.

Он по-прежнему сомневался. Его единственный выживший брат Иоганн был на пути к нему из Дилленбурга в Нидерланды. Ему Вильгельм намеревался вверить северные провинции, если сам отправится на Юг. Но он все еще колебался, недооценивая этот колоссальный взрыв народного энтузиазма и опасаясь подвергнуть риску национальные интересы, если он приедет на Юг в качестве народного вождя. Он не верил, что в условиях нынешних волнений возможно устойчивое урегулирование, а поскольку дон Хуан совершил политическое самоубийство, Вильгельм мог позволить себе подождать, пока начавшиеся беспорядки улягутся и он сможет более ясно понять, что ему делать.

В любом случае, если ему придется покинуть свои любимые провинции Голландию и Зеландию, пусть даже ненадолго, он должен получить их согласие и привести дела в порядок. Весь август Вильгельм ездил по городам, решая накопившиеся проблемы. Больше всего Шарлотта опасалась сложностей, которые могли возникнуть у него в Утрехте, поскольку этот район присоединился к союзу недавно и был сильно разобщен по вопросу религии. По мере того как росла сила и популярность ее супруга, возрастала и опасность, угрожавшая его жизни. Утрехт встретил их радостно и приветствовал орудийным салютом, но осколок одного из снарядов задел их карету, и Шарлотта с криком «Нас предали!» бросилась к мужу, пытаясь закрыть его собой. Вильгельм сейчас же успокоил ее, и, хотя никто не придал инциденту значения – людям даже понравилось такое проявление супружеской преданности, – но в дальнейшем Вильгельм пытался не допускать приветственных салютов, хотя в большинстве случаев тщетно.

В середине сентября он попрощался с Шарлоттой. С точки зрения его личной жизни призыв отправиться на Юг пришел в неудачный момент, поскольку, несмотря на протесты Юлианы, трое его старших детей, Мари, Анна и Мориц, направлялись к нему в сопровождении своего дяди Иоганна. С бабушкой осталась только самая младшая восьмилетняя Эмили. Наконец-то должен был появиться дом, который задумала создать Шарлотта. Но принц Оранский не имел права на свой дом, не имел права быть отцом своих собственных детей, потому что должен был стать отцом всего народа. По пути на Юг он лишь позволил себе задержаться в Гертруденберге, чтобы поздороваться с братом Иоганном и детьми и познакомить их с мачехой и двумя младшими сестрами, а затем уехал.

Ему вслед полетели теплые, ободряющие письма Шарлотты. «Мы очень любим друг друга, – писала она, – и очень счастливы вместе». Всех девочек она называла «наши дочери, большие и маленькие», не разделяя своих дочерей и дочерей Вильгельма. Мари уже исполнилось двадцать пять, она была хрупкой и нежной, как ее мать, но более серьезной. Шарлотта сразу же сделала ее своей близкой подругой, и вскоре ее письма заполнили рассказы о том, что делали «Mademoiselle d’Orange et moi»[18]. Кругленькой блондинке Анне исполнилось четырнадцать, а Морицу – почти десять. Он был светловолосым, как мать, сдержанным и пугающе умным – «божественный талант», как сказал его воспитатель, однако здоровье мальчика внушало опасения. Он страдал от нарывов на шее,