идти на уступки Испании. Вильгельм думал, что, поддерживая его, он сможет ободрить тех, кого испугали кальвинистские эксцессы в Генте, и не допустит их перехода в лагерь дона Хуана.

В действительности этот новый инструмент политики Вильгельма оказался плачевным, настолько плачевным, что сегодня напрашивается вопрос, почему он не объявил себя тем, кем являлся фактически, – лидером Нидерландов. Ответ лежит отчасти в его стремлении избежать обвинений в желании реализовать свои личные амбиции, отчасти в правовых нормах того времени. Подобные действия вступили бы в противоречие как с древними хартиями провинций, так и с его собственными феодальными обязательствами, а Вильгельм всю свою жизнь педантично соблюдал букву, а если возможно, и дух древнего права. Глядя назад сквозь века, мы видим борьбу Нидерландов в сжатой перспективе и распознаем в ней многие черты национальной революции, а значит, разрыва с прошлым. Но люди, которые в ней участвовали, могли быть верны лишь существующим традициям, казавшимся им естественными, поскольку они впитали их с молоком матери и не задавались вопросами по этому поводу. Весь опыт Вильгельма в Нидерландах убедил его, что воссоединить и удержать страну может только повсеместно признанный протектор. Этот протектор должен был происходить из древней династии бургундских герцогов. Сам Вильгельм не имел наследственного права на такое положение и слишком хорошо оценивал ситуацию, чтобы выдвинуть себя вопреки этому, поскольку в таком контексте его личные заслуги перед Нидерландами не имели никакого значения. Если бы в своей ошибочной попытке усилить свою позицию Вильгельм ухватился за возможность стать сувереном, он бы лишился самой сущности своей власти, поскольку люди верили ему только потому, что он никогда ни словом, ни делом не превышал ту власть, которую они ему дали.

Исходя из положения дел в Европе у Вильгельма был выбор из двух принцев: эрцгерцог Маттиас или герцог Анжуйский. Маттиас, который был Габсбургом, потомком герцога Карла Смелого и кузеном короля Филиппа, являлся самым лучшим кандидатом. Политически многое зависело от той помощи, которую он мог получить от своего брата императора, и возражений со стороны Испании. Зимой 1577/78 года казалось возможным, что потрепанный и потерпевший поражение король Филипп передаст непокорные Нидерланды своему молодому кузену. С другой стороны, если бы помощь императора оказалась недостаточной, а противодействие Испании – сильным, от Маттиаса, возможно, пришлось бы избавляться. Второй кандидат, герцог Анжуйский, как личность, располагал к себе еще меньше, чем Маттиас. Если Маттиас был безобидным ничтожеством, то Франциск Анжуйский был человеком эгоистичным, бесчестным, самовлюбленным и амбициозным. Но он был братом короля Франции и мог, если бы согласился защищать Нидерланды, оказать существенную помощь. Династически он происходил из того же семейства Валуа, что и первые бургундские герцоги.

Это была затянувшаяся трагедия последних лет жизни Вильгельма. У него было всего два орудия, с помощью которых он мог бороться за свободу нации: одно хрупкое, а другое своим острием повернулось против руки, которая его держала.

Пока Вильгельм разыгрывал карту Маттиаса против ставленника Филиппа дона Хуана, этот принц все еще проявлял активность из своего убежища в Люксембурге. Триумф его великого противника, по словам английского агента, «взволновал его до глубины души», но вместе с тем побудил к дальнейшим действиям. Он по-прежнему предлагал Штатам мир, хотя теперь никто уже не придавал значения его словам. Политический опыт показал, что король Испании, лицемерно протягивая бельгийскому льву оливковую ветвь, прятал за спиной ошейник и цепь. «Если бы король мог вести войну, ни о каком мире не было бы и речи», – сообщали английские шпионы. Герцог Гиз – лидер экстремистской католической партии Франции – кружил вблизи границы с Фландрией, готовый, как утверждали слухи, оказать помощь дону Хуану. А постаревшая Юлиана, с тревогой следившая за происходящим из Дилленбурга, заботливо спрашивала, достаточно ли хорошо ее сын понимает двуличие своих врагов, и в письмах предупреждала его остерегаться лживых мирных предложений, сделанных «Sattan in Schafsbelzkleyde» – Сатаной в овечьей шкуре.

Но Вильгельма испанское двуличие пугало меньше, чем испанская сила. Осенью 1577 года на пути в Нидерланды были подкрепления в количестве почти двадцати тысяч солдат под командованием принца Пармского Александра Фарнезе, единственного сына регентши Маргариты. Парма всегда пользовался популярностью толпы в Нидерландах и красивым мальчиком, и молодым щеголем, поскольку он был ярким, щедрым и дружелюбным. Вильгельм помнил его по тем далеким дням десять лет назад, когда его великолепные свадебные торжества в ноябре 1567 года стали удачным прикрытием для заговора конфедератов. Уже тогда под легкомысленной внешностью Вильгельм распознал острый ум. Теперь, после десяти лет ошибок, король Филипп наконец назначил правильного человека, чтобы вернуть себе Нидерланды. И теперь настала очередь Вильгельма беспокоиться.

Эрцгерцог Маттиас был жалким противовесом своему новому противнику, но никакой другой помощи ждать не приходилось. Франциск Анжуйский не пользовался доверием, к тому же на тот момент он совершенно охладел к Нидерландам. Елизавета Английская, на чье вмешательство Вильгельм скорее надеялся, чем ждал его, по-прежнему отказывалась предпринимать какие-то определенные действия. При таких обстоятельствах ничего не оставалось, кроме того, чтобы убедить Генеральные штаты избрать Маттиаса своим губернатором при соблюдении разумных гарантий. Пустой юнец должен был стать не более чем номинальным правителем, что он сам, видимо, воспринимал с облегчением. Политика никогда не была призванием этого сбитого с толку безмозглого болвана, которого судьба не один раз ставила в центр политического кризиса. Именно в его аморфное царствование в качестве императора Германии эта страна соскользнула в Тридцатилетнюю войну, прежде всего потому, что он не мог себе представить, как ее остановить.

Однако в Нидерландах все зависело от принца Оранского, руководству которого Маттиас подчинился с почти трогательным доверием. Исполнительная власть была возложена на избранный Штатами Совет, в котором Вильгельма представлял Сент-Альдегонд. Сам он не вошел в Совет, вероятно, чтобы сохранить независимость на случай какого-нибудь кризиса. Строго говоря, в его непосредственной власти оставалось штатгальтерство Брабанта, хотя теперь к нему по настоятельному требованию Штатов добавился пост главнокомандующего объединенными армиями Севера и Юга.

19 января 1578 года он сопровождал Маттиаса из Антверпена в Брюссель, чтобы представить его народу и Штатам. Нового губернатора приняли хорошо, хотя большая часть приветствий относилась не к нему. Тем не менее неопределенно добродушное выражение его лица было воспринято благожелательно, а Вильгельм педантично старался выказывать ему самое явное почтение. Когда он, как первый аристократ Брабанта, согласно древней традиции преклонил колено, чтобы дать клятву верности Маттиасу, восседавшему на троне под малиновым навесом, было замечено, как низко он опустил голову над рукой эрцгерцога, чтобы едва коснуться ее губами.

4

Через одиннадцать