– Понимаю, – губы у Сиави огорченно дрогнули. – Понимаю, – повторил он, пошарил у себя под рубахой и достал небольшой красновато-желтый, похожий на кусочек вечернего солнца камешек. Невеликий камень этот был хорошо отполирован, блестел, словно бы был покрыт дорогим лаком. Сиави протянул камень Устюжанинову. – Держи!

– Что это?

– Уди-цара – счастливый камень, – сказал Сиави. Добавил: – Амулет.

Камень был тщательно оглажен, в середине красовалось изящное изображение птицы, очень похожей на русского сокола, о чем Устюжанинов и сообщил Сиави.

– А это и есть сокол, только мы называем его не так, зовем – вурума-хери. Птица вурума-хери считается у бецимисарков святой, она – защитница нашего народа. Каждый бецимисарк еще в малом возрасте получает такой камень и носит его с собою всю жизнь. После смерти уди-цара уходит с владельцем в могилу и охраняет его в другой жизни. Береги этот камень, Алиоша, он может тебе пригодиться.

– Спасибо, – растроганно проговорил Устюжанинов, поцеловал изображение птицы.

Впереди с берега в воду, вспенив яркое течение, сорвалось что-то тяжелое, похожее на длинное гнилое бревно. Плантен вытянул голову, вгляделся в бревно, закачавшееся в воде, и вытащил из-за пояса пистолет. С приглушенным щелканьем взвел курок.

– Ну-у-у, – протянул он спокойно, – подплывай-ка ближе.

Бревно ожило, торопливо развернулось и направилось к лодке, оставляя на воде хорошо заметный след.

– Что это? – встревожено вглядываясь в неожиданно ожившее бревно, спросил Устюжанинов.

– Крокодил.

– Никогда не видел крокодилов.

– Может откусить ногу не только у человека – даже у лошади.

Устюжанинов невольно присвистнул, вгляделся в неторопливо плывущее бревно.

– А у быка-зебу?

– У зебу тем более.

Крокодил направлялся к лодке бесстрашно – полагал зверь, что вся двуногая еда, которую он хорошо видит, принадлежит теперь ему.

А еды тут хватит не только на завтрак, но и на обед с ужином. И, может быть, еще и на следующий день останется.

Из красной пенистой воды проступила темная ребристая спина, похожая на рубель, которым камчатские бабы разглаживают белье, намотанное на скалку, на длинной морде светились пугающими огнями два фиолетовых глаза. Из глаз, кажется, вытекал жидкий огонь, тонкими светящимися струйками скользил по толстой коже и растворялся в воде. Устюжанинов ощутил, как по спине у него пополз неприятный озноб.

Когда крокодил находился метрах в трех от лодки, мог развернуться и треснуть по борту хвостом, Плантен выстрелил.

Целил он в голову чудовища, пуля всадилась крокодилу прямо в глаз, смачно чавкнула, крокодил сдавленно харкнул, словно бы наткнулся на раскаленный железный стержень, пасть у него распахнулась, как ворота, верхняя челюсть взлетела высоко, стали видны зубы – кривоватые, страшные, расположенные в несколько рядов.

Алеша не выдержал, съежился, холодным ознобом теперь пробило все его тело, будто он попал под охлест ледяной северной воды, хотя со лба его лился горячий пот.

Крокодил оглушающе громко, словно саданул из пушки, хлопнул челюстью, он, как разумел Алеша, должен был пойти на дно красной реки, но гигант на дно реки не пошел, упрямо держался на плаву и уже находился совсем рядом, под бортом лодки… Устюжанинов невольно съежился.

Плантен выстрелил из второго ствола. Стрелял он метко, наверное, мог попасть в муху, приклеивающуюся к стенке, угодил крокодилу во второй глаз, тот снова устрашающе хлопнул пастью, но сделал это вяло, словно бы нехотя, быстро ослаб и перевернулся вверх брюхом.

Гладкий кожистый живот у него был белым, с зеленоватым оттенком, нежным, как у ящерицы.

Некоторое время крокодил, которого Плантен вторым выстрелом уложил намертво, плыл рядом, покачивая скрюченными обвядшими лапами, потом отстал.

Прошло еще немного времени и жгучая красная вода за бортом лодки сменилась голубовато-синей – впереди был океан.

В океане Алеше Устюжанинову было привычнее, чем в реке. Да и крокодилы здесь не водились. Он улыбнулся раскованно, даже радостно, Плантен заметил эту улыбку и потрепал Устюжаниова по голове рукой, взъерошил светлые льняные волосы.

Светлые Алешины волосы привлекали внимание едва ли не всех, с кем он общался, народ в южных краях водился почти без исключения черноволосый, темнобровый, кареглазый, хотя у французов и голландцев довольно часто попадались серые либо голубые глаза, у тех светлоголовых и сероглазых европейцев, которые оседали здесь, очень скоро появлялись темноголовые дети, исключений не было… Местная кровь была сильнее европейской, приходившей сюда со стороны.

Мальгаши при виде Устюжанинова даже останавливались изумленно, а некоторые даже хлопались на колени, считая, что видят не человека, а живого бога.

Тем временем Плантен поднял двойной парус, в прочных полотнищах, прошитых вечным сизалевым шпагатом, игриво залопотал ветер и лодка двинулась быстрее. Алеша не выдержал, привстал, затянулся соленым, пахнущим преющими водорослями воздухом.

Засек, что справа к лодке пристроилась акула. Акула шла чуть ли не по поверхности океана, высоко вздыбив твердый косой плавник – ждала, зараза, когда люди бросят ей какую-нибудь подачку. Вскоре такая же акула появилась и слева, также пристроилась к лодке. Теперь не отстанут до самого порта.

Увидев акул, Плантен поспешно выдернул из-за пояса разряженный пистолет и, присев на лавку, которую моряки почему-то упорно называют банкой, вытащил шомпол, навернул на него плотную головку, насыпал в оба ствола пороха, затем загнал пыжи.

Работал он ловко, стремительно, через несколько минут пистолет был заряжен.

– Теперь можно и с акулами воевать, – сказал Плантен.

Попутный ветер был крепок, тугие паруса даже трещали от напора. Прошло еще немного времени и количество акул, следовавших за лодкой, увеличилось вдвое, теперь их было четыре.

– Хотите нами позавтракать? – довольно добродушно поинтересовался Плантен. – Вот вам! – он вскинул руку, увенчанную красноречивой фигурой – добротной фигой – вот! – И на всякий случай коснулся пальцами рукоятей пистолетов.

Они плыли до вечера, вечером пристали к берегу, там разожгли костер и подкрепились вяленым мясом, еду запили пальмовой водкой, налитой в калебас – высохший плод тыквенного дерева, имеющий бутылочное горло, которое было удобно затыкать пробкой.

Калебасы у буканьеров, как заметил Устюжанинов, были в ходу самые разные, в том числе очень большие и очень маленькие – любых размеров, тыквенные деревья росли по всему острову, поэтому, надо полагать, проблема водочной посуды на Мадагаскаре была решена на целый век вперед.

Плантен пил водку с удовольствием, капитан Жорж с командой не отставал от него, даже Сиави и тот пару раз с удовольствием поднес ко рту бутылку-тыкву, очень скоро все захмелели, подняли шум, ожесточенно шлепали по телу, уничтожая комаров – ну будто из пистолетов палили.